Пол Керни - Иное царство

Тетя Рейчел сторонилась Майкла еще много дней и вообще ходила поджимая губы. Майкл отмахнулся от этого, как от очередной дурацкой причуды, обычной для взрослых. Он еще не настолько вырос, чтобы затаивать обиды или понять, что движет человеком в таких случаях.

Его тянуло к реке посмотреть на место жуткого пиршества лисьих людей, отчасти чтобы удостовериться, что это ему не приснилось, а отчасти из болезненного любопытства. Однако укорачивающиеся дни в соединении со школой, домашними уроками и «небольшой работкой», которую ему постоянно поручали то бабушка, то дед, словно стакнулись не отпускать его за пределы фермы. Муллан также перекладывал нечестную долю своих обязанностей на него: то почистить Феликса (старик тратил, с точки зрения Майкла, слишком много забот на чертову кобылку), то намылить сбрую, которой и не пользовались-то никогда. Иногда Муллан сидел и курил в чулане, где хранилась сбруя. Он смотрел в никуда, молчал, и только когда Майкл прямо спросил, чего это с ним, ответил, что вот прощается. «Скоро такое увидишь только в музее, Майк». Майкл насмешливо захохотал, но старик оставался при своей меланхолии, и в глазах его появлялся живой блеск, пожалуй, только, когда он запрягал гнедую в легкую двуколку.

Прошло больше недели, прежде чем Майклу удалось снова побывать в лесистой низине у реки. В субботу школьных занятий не было, и он мог пойти туда среди бела дня, а не пробираться, таясь, в сумерках. Он разлюбил темноту с той минуты, когда увидел, как лисий человек преобразился на земле в зверя. В волка. То есть он был волк-оборотень. При этой мысли внутри у Майкла все похолодело. Надо бы рассказать кому-нибудь взрослому. Может, Муллану. Его кольнула боль, потому что он вспомнил Розу. Она бы ему поверила. А если бы и нет, все равно согласилась бы пойти с ним в лес и самой посмотреть. Может, тогда бы она убедилась. Почему не было ни похорон, ни поминок? Даже заупокойной службы? Или она все-таки жива?

В лесу шелестел ветер, поскрипывали ветки, где-то тянули тоскливую ноту птицы. Стрекоча, прямо у него из-под ног вспорхнул дрозд. Истеричные птицы, часто думал он, чуть что — и в панику. Но дальше пошел осторожнее.

Лес изменился. Как часто случалось, когда он шел по нему — обычно перед тем, как он видел что-то необычное, что-то принадлежащее Иному Месту, как он его называл. Деревья выглядели старше, хотя не становились выше или толще, и воздух казался другим — свежее и чище. Его обоняние словно бы обретало новую остроту, нос подергивался от кислого запаха перегноя, дикого чеснока и зеленого древесного запаха, который он не взялся бы определить словами, хотя в нем было что-то от аромата недавно скошенной травы, но только несравненно более тонкого. И он замечал оброненные белкой ореховые скорлупки, ободранную кору там, где пировал олень, рассыпающиеся погадки совы.

И вот на мягкой земле отпечаток подушечек широкой лапы. Он выпрямился, но в лесу царила тишина, а до сумерек оставались еще часы и часы, пусть свет был тусклым, напоминавшим о поздней осени. Он взвесил, не выломать ли прямую, как линейка, орешину, но передумал. Перед ним была река, все еще вздутая и белая от пены.

На этот раз он перешел ее по камням, чтобы не замочить ног, и углубился в лес, и шум воды остался позади. Река образовывала здесь широкую подкову, охватывая обширный полумесяц густых деревьев. Если держаться этого направления, он должен был снова выйти к ней, но уже более спокойной, чинно исчезающей под аркой старого моста, где они с Розой ловили рыбу.

Он наткнулся на кострище без всяких поисков, чуть не наступив в золу, прежде чем заметил ее. Среди головешек — кости. Вроде бы ребра — целая горка. Более толстые расколоты, чтобы добраться до костного мозга.

Он внезапно поднял голову. Слишком тихо. Даже не слышно птиц. А впрочем, тут всегда так: птицы словно бы избегают этого места. Ему почудился слабый отголосок шума воды — и все. Ветер замер.

Он потыкал в кострище остатками вертела — в золу и пепел. Еще кости, присыпанные землей, золой и угольками.

Он выбрал уголек побольше и, чуть улыбаясь, начертил широкую черную линию поперек лица, украсил полосками щеки, вычернил нос. Теперь он был дикарем. Что бы сказала тетя Рейчел, если бы увидела его сейчас?

Совсем распустился.

Он покопался глубже. Конец палки задел что-то вроде большого камня, он отшвырнул ее и начал копать руками.

Череп.

Он выковырял его, запустив пальцы в пустые глазницы. Кое-где на черепе оставались обугленные хрящи, и грубые длинные черные волосы, прилипшие к глине, и что-то вроде кожаного лоскутка — остатки уха, заостренного, точно рог.

Зубы заворожили его. Длиннее, чем у Демона, толще у основания. Череп был огромным, тяжелым, страшным. Пламя вычернило его. Он очистил его от золы и остатков шкуры, глядя на него зачарованным взглядом. Череп волка-оборотня. Поверят ли ему теперь? Может, поместят в музей, как меч, который нашел его дед. О нем напечатают в газетах.

Но мысль эта испарилась. Он продолжал смотреть на череп. Как будто еще живой! Так легко вообразить, что эти зубы лязгнут, глазницы запылают, как две свечи. Ему вдруг захотелось снова его закопать.

Ну, нет! Он же пришел за этим. За доказательством. Что-то подлинное из того, что он видел. Нет, он его тут не оставит!

Откуда-то из мрачных недр деревьев донесся долгий далекий вой.

Он сразу вскочил. Волки.

Череп оттягивал его пальцы. Это правда, что вдали слышится шорох бегущих ног? Перестук, неровный ритм? Он напрягся.

Первого волка он увидел в двухстах пятидесяти ярдах за деревьями. На фоне стволов он выглядел до жути черным, точно обугленный труп. Секунду спустя следом за ним показались еще шестеро.

Майкл повернулся и припустил бегом.

До реки было не больше шестидесяти ярдов, хотя ее заслоняли деревья. А они вряд ли будут его преследовать до стен фермы.

Близко. Очень близко.

Позади он услышал какой-то треск, подвывания и рискнул оглянуться. Волки добежали до кострища и обнюхивали кости.

Его ноги летели над опавшими листьями, ежевика и низкие ветки царапали ему лицо, цеплялись за рукава. Где же река?

Бесполезно! Он, наверное, начал кружить. Майкл остановился, тяжело дыша. Тишину нарушало только глухое рычание у него за спиной.

Звуков реки слышно не было.

Его охватило смятение. Он знал этот лес как свои пять пальцев, что-зимой, что летом. Он не мог заблудиться, река должна быть слышна, так как в это время года она становится полноводной и быстрой, и шум ее разносится по самым дальним уголкам леса.

У него за спиной фыркнула лошадь, и волки залаяли, точно свора гончих. Он стремительно обернулся и увидел за деревьями новую огромную фигуру. Человек, черный как смола, на черном коне. Лицо его закрывал капюшон, и он был закутан во что-то вроде широкого рваного плаща. Даже руки у него были обмотаны, точно у прокаженного. В одной он держал хлыст и, мелькая между стволами, науськивал волков.