Stashe - Пустоцвет. Танцующие в огне

— Я ответил бы на многие вопросы, если бы знал ответы. Но кое-что достаточно просто выяснить. Самое верное средство узнать являешься ли ты сташи, отправиться позагорать. Если сгоришь — вампир. Но ты выжила, переродилась в муках.

— А почему мы ничего не знали о вас? Я читала старые книги и у нас существовали летописи. Хранились у отца. Трехсот и четырехсотлетней давности. Там ничего не написано о сташи.

Мэрис криво улыбнулся:

— Твой отец… но подобное прячут даже от своих. Он родился истинным вампиром, но я его шансы переродиться оценил бы низко. Слишком много крови. Теперь трудно понять, почему не осталось никаких записей. Он мог не знать, Сташи.

— Да хватит врать уже, — перебил Лакааон. Девушка резко повернулась и ожгла его яростным взглядом. В ее зрачках полыхало рубиновое пламя. Она скривилась и снова посмотрела на охотника.

Сташи привыкла, что мужчины, с которыми она жила бок о бок больше тридцати лет, часто давали грубые оценки ее возможностям. Но это злило. Порой тяжесть размышлений становилась невыносимой, а ярость затуманивала разум. Последние годы все труднее было контролировать эмоции. Она уже несколько раз нападала на Мэриса. Бесполезно, охотник всегда оставался на шаг впереди. Чувствовал что ли коварство намерений? Сташи знала, что с ней сложно и им. Но если второе не особо волновало, первое вызывало лишние эмоции. Нелегко постоянно держать себя в узде. То, что творилось в голове, перехлестывающие чувства, которых прежде не знала — сводили с ума. Она боялась показать слабость. Выдать терзания неловким жестом, взглядом. Признаться — с ней происходило то, что невозможно объяснить простыми словами. Разрушение мира, в котором прожила много лет. Полностью. Раз и навсегда. Превращение в чистый лист бумаги, для которого прошлого уже нет, а будущее еще не написано. Единственное что спасало практическая неспособность быстро изменять выражение лица. Чаще Сташи подводил голос. Именно интонации легче всего прочитывались Мэрисом. Зато девушка испытывала злорадное удовлетворение, наблюдая, как охотник бесится, если не понимает, о чем она думает или раздражен отсутствием реакции.

Лакааон сочувственно посмотрел на друга и обратился к Сташи:

— Милая, все просто. Твой отец наверняка говорил о благостных прошлых временах. Так называемой золотой эре. О мудрости и о другом…возможно, жадности или слабости некоторых приходящих. Сладкая человеческая кровь влечет, дарует иллюзию силы и власти. Вампиры действительно сильнее нас физически, но эта мощь с червоточиной. Позже ты поймешь. Приходящие ставшие вампирами делали выбор очень давно. Устоявшие вычеркнули кровавых собратьев из жизни рода, но не они проклинали. Проклятие пришло позже. Понемногу сташи истерли любые свидетельства о себе из жизни людей и запачкавшихся собратьев. Но даже такие чудовища как твой отец хотят будущего. Дети есть дети. Это только ставшим можно помочь единственным способом. Их судьба кол или солнце. У истинных есть надежда на перерождение. Еще не сознающих себя сташи ищут охотники и заставляют танцевать. Чем больше вампиром выпито крови, тем хуже. Смерть не разводит церемоний. Танец мучителен и опасен для разума, а боль невыносима. Выживших вампиров долго учат. Тех, кто прошел начальное обучение, ведут дальше. Этапов много, но любой конечен. Если перерожденный не обучаем, он сходит с ума и умирает. Но такие почти все погибают еще раньше, во время танца. Я и Мэрис ведем тебя шаг за шагом. Наступает время, ученики приходят к знанию, и оно позволяет им открывать другие миры. Вот здесь становится видна разница между мнимой силой вампира и могуществом сташи. Ты не поверишь, как мало может обычный упырь в сравнении с любым приходящим. Но приходящим тоже еще нужно стать.

— Ты не ответил на вопрос, Мэрис. Кто я?

Охотник нервно повел плечами, раздраженный ее тоном. Он не мог позволить, чтобы ему бросали открытый вызов. Тем более девчонке, и уж точно не Сташи.

— Ради твоей безопасности я даю ту информацию, что ты в состоянии усвоить, — Мэрис замолчал и с досадой сжал крепче бокал. Ну вот, опять. Этот неподвижный пригвоздивший его к месту взгляд. Тяжелый как предгрозовой воздух. Сташи медленно растянула губы. Охотник ненавидел эту пустую улыбку.

— Какой безопасности? Я не упырь, не человек, не сташи. Ты сам сказал, что я еще не принадлежу вашему племени. Меня нельзя уничтожить, по крайней мере, я не знаю как. Давно не боюсь крестов или праведного огня. Нельзя убить?

— Можно. Голову отрезать, — встрял Лакааон. Сташи пожала плечами.

— Ты же знаешь, что нет. Помнишь тот город? Нашелся умник, отрубил.

— И что? — Лакааон улыбался, словно сытый кот. Девушка приподняла бровь.

— А ничего. Засушенная голова может до сих пор висит в центре города. А я здесь. Вместе с новой головой.

— Интересный эффект. Верно Мэрис? Я вот когда умираю, чувствую себя прескверно. В момент умерщвления тела будто бы засыпаю, а потом просыпаюсь, но уже не чувствую боли, однако хорошо помню свои воспоминания о ней. Приходящие сташи говорят, что гибель от руки даже самого изощренного в пытках существа не сравниться с ужасом огненного перерождения. После 'танца' выдержать можно почти все. Больше меня интересует, почему срабатывает такая хитрая схема. Почему голова умерла, а тело нет? Почему оно само перемещается в некое совершенно непредсказуемое место, и там собирается в неповрежденном виде?

— Шел бы в ученые, друг, — вяло пошутил Мэрис.

— Один мой знакомый, — как ни в чем, ни бывало, продолжал Лакааон, — был порублен на куски, и его тело развезли по разным городам. Эти фрагменты плоти гниют в разных гробницах, а фаланга пальца живет с новым телом, с тем же разумом и той же личностью.

— Он знает, что возродился именно из пальца? — скептически поинтересовался охотник.

— Посвятил несколько лет жизни сомнительному занятию и разыскал все части от прошлого тела. Вот такой, упертый. Хотел знать — хмыкнул Лакааон.

— Дело в жизни. Точнее в ее сосредоточии, — закончил Мэрис и покосился на девушку.

Был уверен, что она о чем-то думает, но Сташи больше ни слова не произнесла, -

откуда в наши веси? — спросил охотник у друга. Подлил ему в бокал вина, разбавляя фразой затянувшуюся тишину.

— Да так…

— Где носило последний год?

— Там, сям, — весьма неопределенно ответил мужчина, загадочно улыбаясь, — некоторые вещи не меняются.

— Например? — Мэрис повел рукой. Вино в его бокале заплескалось, окрашивая стенки сосуда полупрозрачными потеками.

— Твоя челка, — сказала Сташи и зевнула. Ее чуть сильнее, чем у людей выступающие клыки, больше не реагировали на кровь так сильно как раньше. Но иногда, проснувшись, девушка обнаруживала, что нижняя губа покрыта запекшейся кровью — верным признаком дурного сна. Лакааон рассмеялся.