Алексей Корепанов - На сияющих вершинах

«Пришло – время – возвращения».

Кубоголовый исчез, и тут же загудел гудок, не обычный, а длинный-длинны-длинный гудок…

Белецкий, хватая воздух пересохшим ртом, вывалился из постели, потянулся за джинсами, все еще не в состоянии отделить сон от реальности. За распахнутым окном дома Анны распростерлась под светлеющим небом невесть из чего сотворенная морская гладь.

– Ой, что это он сегодня? – Девушка приподняла голову, испуганно слушая гудок, и внезапно гудок умолк, оставив звенящую тишину. – Мне такое сейчас приснилось… Будто он сказал, что нам пора возвращаться.

– Значит – пора, – сказал Белецкий. – Наше время истекло.

Открыв дверь, ведущую из жилища Анны в «трапезную», Белецкий окончательно убедился, что наступила пора перемен. Длинный стол исчез, и «трапезная» вновь, как когда-то давным-давно, стала аккуратной станцией метрополитена с белыми кафельными стенами и белым потолком. На месте выхода опять выросла глухая стена. Люди неуверенно, словно опасаясь чего-то, появлялись из-за дверей и останавливались, обводя беспокойными взглядами зал, превратившийся в станцию отправления.

– Слушай, журналист, тебе ничего такого сейчас не приснилось? – Растрепанный со сна любитель шахмат Филлер в незастегнутой рубашке и надетых задним карманом вперед спортивных брюках часто моргал, словно пытался удалить из глаза соринку. – А то мне, понимаешь, официальное заявление сделали.

– Мне тоже, – ответил Белецкий. – Полагаю, что каждому из нас сделали такое заявление. Сейчас подведут итоги, вручат грамоты – и «прощай, моя голубка, до новых журавлей»…

– Ты посмотри, Витя! – Анна дернула его за рукав. – Ты посмотри!

Белецкий обернулся. У той стены, где раньше был выход и где возвышался в назидание всем потенциальным мятежникам прозрачный цилиндр-саркофаг с телом бедолаги Жеки, теперь никакого цилиндра не было. Всего минуту назад был – Белецкий видел его, выходя в зал, – а теперь пропал. А Жека ворочался на гладком полу, пытаясь подняться – как будто это было так сложно! – и до оцепеневших людей долетало:

– Козлы недоделанные… Ну, козлы…

– Ожил! – ахнула активистка мессианского общества Жозефина Грановская, упала на колени и перекрестилась. – Несокрушима сила Господа нашего. Ожил, как Лазарь!

«Лазарь», наконец, поднялся и, пошатываясь, как пьяный и не переставая бормотать ругательства, направился к людям.

– Они его не убивали, они его просто заморозили, – тихо сказал рыжеволосый Филлер. – А теперь отпустили. Значит, действительно – «прощай, моя голубка»? Или пребывание наше здесь – бесовское наваждение, не более? Демоны играли нами…

Белецкий вздохнул полной грудью. Господи, неужели – свершится? Неужели закончен срок и урожай соберут без них? Кто – сами касториане? Или умыкнут кого-то из других миров, тех, кто наиболее пригоден именно для уборки урожая? Неужели – все кончилось?

А если и вправду – наваждение? Чем черт не шутит… Вот и пошутили с ними черти, напустили бесовского тумана, прикинулись инопланетными пришельцами. Может быть, не зря священники православные втолковывают: и астрологи, и экстрасенсы, и полтергейст, и явление НЛО – все от дьявола, все – проделки сатаны и слуг его?..

Все кончилось…

– Витюша, миленький, мне почему-то страшно! – Анна схватила его за руку, глядела круглыми зелеными глазами.

Белецкий погладил ее по щеке.

– Не бойся, Аннушка-голубушка. Тебе же ясно и понятно сказали…

Он не окончил фразу, потому что в конце зала, у стены, вдруг заклубился туман, превращаясь в знакомые белые фигуры с кубообразными головами. Кубоголовые держали в руках нечто, напоминающее луки, как и тогда, давным-давно, в день вторжения.

И взвился вдруг под высокий потолок пронзительный женский крик:

– Не-ет! Не хочу! Не хочу наза-ад! Не хочу-у!..

И – прорвалось. Вновь зашумели, закричали, заголосили, словно вернулись те давние минуты, первые минуты в этом зале, похожем на станцию метро.

– Да что же это? Почему они опять решают за нас?..

– Остановитесь, не надо!..

– Не хочу-у!..

– Милые, родные, не трогайте, оставьте меня здесь!..

– Мы не твари неразумные, мы – люди! С нами надо считаться!..

– Мы что, плохо работали? Я плохо работала, да? Не забирайте назад, изверги… ой!.. то есть миленькие, вы же можете… Ну, умоляю, не забирайте!

– Коллектив просит, от имени коллектива… Мы еще вам пригодимся…

– Прячьтесь от них, товарищи! Пусть попробуют поймать!..

– Мужчины, вы мужчины или импотенты недоделанные? Отнимите у них эти палки!..

– Оставьте меня зде-есь!..

Атлет Жека, по-видимому, еще не совсем пришедший в себя, оторопело замер посредине зала, недоуменно глядя на неистовствующую толпу.

Белецкий дернулся от неожиданной боли. Это Анна, не помня себя, щипала его за руку и быстро-быстро твердила, упрашивая, умоляя:

– …не хочу-не хочу домой-не хочу-не хочу-не хочу домой…

Он брезгливо отбросил ее руку, отступил на шаг. Вот он – предел желаний человеческих? Вот они – люди? Стадо… Стадо, допущенное к кормушке. И нет больше никаких желаний, и никто не хочет назад… Готовы остаться здесь навсегда, здесь, на сияющих вершинах…

Он презирал их, ему было стыдно за них перед этими кубоголовыми, так и не сделавшими еще ни одного движения.

«Я не на небе и не на земле, но все-таки выше тех, кто на земле. Выше!»

Внезапно ему стало очень плохо и тоскливо. «Ну сколько можно притворяться и лгать самому себе? – спросило его второе „я“, притаившееся в черной глубине. – Они – стадо… А ты, Ты действительно хочешь чего-то еще или тоже не прочь… на сияющих вершинах?..»

Анна вновь вцепилась в него обеими руками, повторяя свою скороговорку-молитву. Толпа кричала, причитала, всхлипывала, вздыхала, умоляла…

«Не стадо, нет. Просто – люди. Человеки. Земные человеки…»

А небо?

«Небо – для птиц», – ответил ему кто-то.

Кубоголовые по-прежнему стояли неподвижной шеренгой, словно недоумевали, словно колебались, словно не решались взяться за дело.

«Оставьте нас здесь!» – разноголосо кричала толпа.