Анастасия Брассо - Поцелуй зверя

Она так глубоко задумалась, что вздрогнула от резкого звука захлопнувшейся двери. Напротив нее в полумраке стоял все тот же мужчина с хищным оскалом и горящими глазами. Бояна досадливо отвернулась. А через секунду встала с лавки, подстегнутая не то раздражением, не то инстинктом самосохранения, и отошла в сторону. Она остановилась у низкого оконца, за которым ничего нельзя было разглядеть из-за плотного матового узора, что искрился красными отражениями горящей свечи.

Но Рьяну, к сожалению, этого проявления неприязни показалось мало. Постояв с минуту в неподвижности и молчании, глядя на Бояну, он почти вплотную подступил к девушке. Погладил смуглой рукой белый лохматый мех на воротнике дубленки. И сказал совсем не так, как там, у костра.

— Такая как ты… достойна быть здесь царицей…

Здесь, при свете, когда он стоял так близко, вдруг оказалось, что зрачки у него вовсе не черные. Бояна невольно подалась назад. В желто-карих цыганских глазах с черными, словно уголь, блестящими ресницами мерцало что-то более яркое, чем свеча на подоконнике в полутемной прихожей, и что-то более важное, чем просто заигрывания с понравившейся девицей. Бояна смутно чувствовала некую еле уловимую, неясную пока для нее связь между нервным, даже агрессивным напором этого странного мужчины с тем, что так явно расстроило его за этой дверью, куда она так стремилась войти.

— Царицей? Хм… А царь — ты, что ли?

Девушка, не отводя упрямого взгляда от медленно надвигающегося напряженного лица, высвободила воротник из пальцев Рьяна.

— Зря… — он неохотно опустил руку. — Я лучший из лютичей Бера. Прогадаешь… могла бы женой моей стать…

— Благодарю, — она приподняла русые брови. — Обойдемся.

Рьян оскалился, блеснув в полумраке белизной мелких острых зубов. Отступил на шаг.

— Ну, так будешь рабой. Сама выбрала… — в его голосе проскользнула тень нового чувства, странно похожего на жалость. — А пока… сиди. Им не до тебя. Они там… — Рьян презрительно поморщился, — важные вопросы… решают.

Он ушел, так стремительно развернувшись, что горящее лицо ее вдруг обдало холодным ветром. Двумя широкими шагами он пересек пространство прихожей и, открыв дверь на улицу, громко захлопнул ее за собой.

…В большом покое Медведя было, как всегда, жарко натоплено.

Бер не любил стеснять себя многослойной одеждой, а потому и на улице, и в помещении ходил в байкерских брюках из очень плотной, тяжелой кожи, заправленных в невысокие сапоги. Сверху прямо на голое тело набрасывал длинную волчью шубу, только без рукавов. Его мощные руки от короткопалых широких кистей до круглых плеч были почти сплошь покрыты искусно выполненными татуировками. Символы языческих богов и магические знаки переплетались в них с природными орнаментами, создавая нечто целое из разрозненных частей.

Медведь терпеливо ждал, сидя на широкой, застеленной шкурами скамье. Он молчал. Его круглые глаза напряженно вглядывались в противоположный угол комнаты.

В просторном помещении с низким потолком горели свечи. Беленая печь, настоящая, русская, с лежанкой и неровными, бугристыми стенками прогревала всю комнату сильнее, чем это было нужно. На грубом деревянном столе, блестящем промасленными от времени досками, темнели бутыли с самодельным вином. Мясо остывало, наваленное горкой в глубокой миске. В дальнем углу по диагонали от печи стоял еще один низкий стол или короткая широкая скамья. На ней — кадка с водой, бубен и большой нож, или, скорее, кинжал, с резной деревянной ручкой и странно изогнутым лезвием, неподалеку — истертые до матового блеска желто-бежевые кости какого-то животного. Худой сутулый мужчина со светло рыжими волосами, одетый в длинное полотняное платье с поясом, склонился над гладкой и темной поверхностью воды. В кадку капнула кровь с порезанной руки. И разошлась бледными розоватыми кругами, показав, что вода вовсе не черная, а светлая, прозрачная…

…Стану я не помолясь, пойду не благословясь ни дверьми, ни воротами, а дымным окном да подвальным бревном…

Велемир ударил в бубен. Комната с низким потолком наполнилась рокочущими, ритмичными звуками, повторяющими удары человеческого сердца. Тело жреца сначала тихо, потом все яростнее заходило в мистическом трансе.

Вода в кадке быстро вновь стала гладкой. Она отражала лишь темный потолок да отсветы огня от зажженных в комнате свечей, но то, что она отразила только что, всего лишь на долю мгновения — было чем-то другим. И это другое навсегда, как все, что он когда-либо видел по ту сторону яви, осталось в памяти жреца. Долины, заснеженные, словно укрытые мягчайшим пуховым ковром… Горы, сверкающие вершинами в лучах острого зимнего солнца… Низкий подлесок, серые камни, ущелье, высохшее русло реки… Тонкий подвесной мост над пропастью… И почему-то вдруг — непроглядная чернота пещеры…

Зажав правой рукой тонкую рану на левой ладони, Велемир тяжело опустился, почти упал на лавку рядом со столиком.

— Я знаю, где он… Почти… Храм Солнца в… в Русколани… так и думал… в сердце язычества… но почему пещера… не понимаю…

С дальней полати поднялась фигура в меховой лохматой дохе без рукавов. Круглая, коротко стриженная голова казалась маленькой по сравнению с мощными плечами и пологой, как у профессионального борца, короткой шеей. Огоньки свечей вытянулись и задрожали, закоптили черными тонкими струйками от движения воздуха. А на стене напротив выросла огромная, похожая на медвежью, тень.

— Я знал, что Мара поможет.

Это был не голос, а почти рык. На таких низких нотах перекатывался глубокий приглушенный тембр.

Фигура приблизилась к жрецу, остановилась рядом, протягивая в мощной руке деревянную уточку-чашу, доверху наполненную сладким вином.

— Выпей, Велемир, — сказал Бер. — Выпей. Зря ты, что ли, на сухом корме почти месяц, как птичка сидел…

— Перед обрядами чистоту нужно блюсти… и пост… — тихо, почти без выражения проговорил жрец.

— Вот-вот, я и говорю… Теперь то, чай, можно? — в басе Медведя слышалось рвущееся наружу торжество. — По такому случаю?!

— Медведь, я не все еще сказал…

Медведь опустился рядом на лавку. Сунул в ослабшие пальцы Велемира чашу с терпко пахнущей коричневатой жидкостью.

— Ну, говори, — приказал он. — И пей. Ты мне нужен здоровый. Живой.

— Меня хранят боги. Но тебя…

— Что?

Жрец помолчал, совсем немного. Ясно было, что все равно придется сказать Беру то, что должно.

— Нельзя тебе брать идола, Медведь.

Страшный, не только звуком, но и неожиданностью, звериный рык заставил сильнее задрожать огоньки свечей, заметаться тени на стене.