Наталья Метелева - Добровольная жертва

Надо переходить в наступление.

– Кто в подвале, Али?

– С чего ты взяла, что там кто-то есть?

– Слышала краем уха.

– Ах ты, демоница! – гаркнул опекун бешеным драконом.

Крыска под потолком сочла момент подходящим для экстренного обеда, хищно взрявкнула и с алчным вожделением всеми лапами хлопнулась на красный рычажок.

Гаркнуло похлеще дракона!

Мощные стены ахнули скрежетом и ревом встроенных труб. Замок дрогнул в панике. Захлопали двери, полопались стекла.

– Хватит! – схватился за уши Альерг.

Но крыска под шумок уже жамкала добрый ломоть свалившегося сверху бекона. Я облизнулась с черной завистью, вспомнив о пропущенном завтраке.

– Пойдем-ка прогуляемся, успокоим паникеров, – смилостивился великан и протянул мне руку.

Пространство сразу знакомо накренилось…

Мир тряхнуло так, что прожорливый рыжий дозор, бросив недоеденный ломоть, метнулся к рычажку за следующим, и грохнувшие громче прежнего пожарные трубы заглушили мой вопль:

– Али, бежим! Скорее!

Замок до основания сотрясся от мощного взрыва.

Стены треснули.

Альерг с протянутой рукой полетел на меня, как башмак на таракана.

Я попыталась провалиться в долгожданное беспамятство, не забыв удовлетворенно отметить: «Уф-ф! Свершилось!»

Полного беспамятства не получилось, и я провалилась совсем не туда, куда хотелось, а рухнула всеми чувствами в привычное убежище – в прошедшие времена.

Тяжелый башмак на деревянной подошве пнул девочку, как мячик. Она покатилась по заросшему лопухами и крапивой косогору. Но вскочила, побежала, задыхаясь. За ней, умело охватывая полукругом, лениво трусили трое краснолицых распаренных мужиков: двое с кольями и еще один, кривоглазый, размахивал вилами. Его глаз вытек недавно, и рана, кое-как обработанная, еще сочилась сукровицей.

Загонщики не особо торопились, с мстительным удовольствием подгоняя маленькую добычу поближе к реке. Дальше бежать некуда, только в воду.

– Бери вправо, Рудко! Не то по берегу уйдет, гадюка! И откуда столько прыти?

– Дык. оно и видно, что ведьма!

– Слышь, Лют, ты вилами, вилами ее, по пяткам-то! Ах ты, дрянь! Кусается, стерва!

Девочка цапнула протянутую лапу тщедушного преследователя – прокусить не прокусила слабыми щербатыми зубками, но сухожилие на фаланге повредила. И тут же отпрянула, уворачиваясь от растопыренной пятерни, обошла заголосившего загонщика и вырвалась из полукруга.

Кривоглазый Лют выругался, бросился следом. Хватит, побаловали, пора кончать ведьму, лишь бы не ушла! Намедни она его сглазила, да так, что он окривел. А сначала его корову-кормилицу сглазила так, что та свалилась в буерак и сломала ногу. И все потому, что он стеганул розгой помощника конюха, заменявшего заболевшего пастушонка, за дело стеганул – за то, что плохо накануне выпас пеструху, и та дала мало молока. Да и то не особо попал по стервецу – уж больно верток оказался, змееныш, еще и лыбился нагло: не поймаешь, мол. Поймал бы да выдрал от души, но эта маленькая ведьма встала у плетня и этак спокойненько сказала, что одна нога у его коровушки уже сломана, а ежели он еще розгу опустит на мальчонку, так пеструха и вторую сломает. А когда Лют кинулся на дальний коровий рев, маленькая ведьма еще и крикнула вслед: «Не торопись окриветь, дядька Лют! Лучше подмогу позови!»

Так и вышло, сглазила! Когда он тянул обезумевшую пеструху из овражка, поскользнулся, наверняка на ведьмином слове, и повалился на скотину. Корова мотанула головой, вышибла ему глаз рогом. Вот тогда и порешил он, что убьет ведьму. И что с того, что мала, поди и пяти годов нет? Подрастет – всех со свету сживет!

Охотников до расправы недолго пришлось искать: вся деревня побаивалась и тихо ненавидела маленькую девочку, пугавшую селян не по возрасту разумной речью и странным поведением, а больше всего – дурным глазом. То засуху накаркает, то младенца уморит, как было с рудковой молодухой, родившей мертвого только потому, что ведьма наговорила – еще лепеча, толком говорить не умеючи, – будто не видать плоду света, ежели тута родить. А где еще родить, спрашивается, как не в родном хлеву? Так и случилось. Сглазила. Обмотало пуповиной, и задохся младенец-то. Повитуха сразу на ведьму сказала: она, мол, больше некому так младенца спортить.

Девочка споткнулась и заверещала, вырываясь из лап подоспевших мужиков, да они ей быстро рот заткнули. И потащили топить отчаянно бьющееся тельце в реке. Мало ли их, мальцов недосмотренных, летом по рекам тонет. Каждый год не по одному. Утопла и утопла. Случайно, мол. Хотели вытащить, да не поспели, и все тут. Поди докажи. А то ведьма-то – дочка господской любимицы. Не ровен час и расследование учинить могут, кто да что.

– Слышь, Гнесь, ты ей легонько колом-то по затылку тюкни, чтоб оглушить токмо. А не то, не дай бог, заорет, услышит кто. Да не ломай кости-то, следов не оставляй! И без синяков чтоб…

Тщедушный Гнесь, стрельнув по сторонам вороватыми глазенками, осклабился понятливо и тюкнул слегка. Чисто, только оглушил пойманную, и та затихла, потеряв сознание и разом обмякнув. Кривоглазый вытащил кляп и бросил тельце в воду, поближе к зарослям ивы, где под водой густо темнели глубокие ямины.

Троица постояла, понаблюдав, как медленно, словно на чьей-то широкой ладони, девочка погружается в воду. Плотный шелковый чепчик, набитый копной волос, вздулся и еще поддерживал головку, и она покачивалась на воде, как огромный поплавок.

– Может, попридержать под водой надо было, а, мужики? – дернулся было Лют к реке.

– Не боись, и так утопнет, – шепотом остановил его Гнесь. – Утащит, там омутцы, под ивами-то. Слышь, где-то ветка треснула. Бежать надоть!

Троица рассыпалась в разные стороны, затрещала на бегу ветвями. Но откуда-то из кустов как крыло гигантской птицы выметнулась огромная черная тень, кинулась на беглецов, моментально накрыв одного. Послышались сдавленные крики, шум драки. Щуплый Гнесь припустил прочь что было мочи.

Кривоглазый, грузно топавший в противоположную сторону, столкнулся с бегущим к реке вихрастым мальчонкой.

– Ах ты, гад, ты-то откель взялся! – попытался остановить его Лют. – Да я тебя одним пальцем!..

Чепчик намок, наконец, и тельце девочки скрылось под водой, соскользнув с поддерживавшей спинку коряги.

Мальчонка с золотистой, как подсолнух, головой увернулся от кривоглазого, пнул его ногой в деревянном башмаке в пах и, уже не обращая внимания на застонавшего верзилу, рванул к воде, лихорадочно окинул взглядом прибрежную гладь, крикнул:

– Брэнглэп! Ко мне!