Владимир Ареньев - ФЭНТЕЗИ-2004

Лэн попытался снять со щеки крошечную белую пушинку, но она уже превратилась в каплю воды. Он задрал голову — между землей и потемневшим, похожим теперь на серый изношенный плащ небом танцевали тысячи невесомых нарядных звездочек. «Снег, — подумал Бар-Аммон испуганно, — сколько снега, о боги! Меня же засыплет этим кружащимся пухом, и я навсегда останусь здесь, в диких, всеми забытых горах…» Страх неожиданно придал ему сил, и маг пришпорил еле плетущегося по тропе Драгоценного. И сам он, и кони давно уже нуждались в отдыхе. Лэн всерьез опасался, как бы хромающий позади Кусака не рухнул под тяжестью свадебных подарков прямо посреди дороги, — почему-то ему казалось, что упавший конь обязательно заскользит вниз по склону и будет скользить до тех пор, пока не врежется в какой-нибудь обломок скалы… или не свалится в пропасть. Как назло, нигде не было заметно ни пещер, ни даже крупных расселин, в которых Лэн со своими конями могли бы спрятаться от непогоды. Небо тем временем темнело с каждой минутой. Откуда ни возьмись налетел пронизывающий до костей ветер, горстями расшвыривавший ставшие сухими и колкими снежинки. Лэну чудилось, что его порывы незаметно подталкивают Драгоценного к краю обрыва, черневшего в опасной близости от тропы, и он постоянно дергал поводья, направляя коня в противоположную сторону. Конь огрызался, мотал головой, пытаясь избавиться от падающих на его морду снежинок, и упрямо не желал отклоняться от выбранного однажды курса. Преодолевая сопротивление встречного ветра, маленький отряд миновал высокий и острый, словно кинжал, скальный уступ… и Лэн увидел границу льдов.

Ледник нависал над ним, огромный и страшный, похожий на начищенный доспех поверженного гиганта. Солнце давно уже не пробивалось сквозь серую комковатую пелену облаков, но лед тускло светился сам по себе — мертвенным, безжизненным сиянием, похожим на то, что в безлунные ночи поднимается над могилами старых кладбищ. В этом призрачном свете были хорошо видны черные силуэты двух толстых, слегка наклоненных башен, выраставших прямо из склона горы немного ниже самого длинного ледяного языка. На мгновение Бар-Аммону показалось, что на вершине одной из башен горит слабый мерцающий огонек, но именно в эту минуту, будто подгоняемый злыми демонами, снег взвихрился маленькими смерчами и повис в воздухе расплывчатой, колеблющейся завесой. Разглядеть что-либо стало совершенно невозможно, и даже неприятное свечение ледника почти потухло, приглушенное клубящимися белыми тучами.

Расстояние до башен Лэн оценил в два — два с половиной фарсанга. Всего ничего, если двигаешься по обычной местности… и серьезный отрезок пути, когда поднимаешься в гору по скользкой и узкой дороге в двух шагах от пропасти. Маг соскочил с седла, развьючил выбившегося из сил Кусаку, перекинув тюки с поклажей на Драгоценного и побрел вверх по тропе, ведя коней в поводу. Снег летел в лицо большими горячими хлопьями, обжигая подобно искрам, вырывающимся из-под молота кузнеца. Камни выворачивались из-под копыт коней с сухим тревожным треском. Ветер все усиливался, и Лэн окончательно уверился, что скоро его сдует прямо в бездну.

Откуда у него взялись силы на последний час восхождения, Бар-Аммон так и не понял. Он шел под бесконечно сыплющимся с неба снегом равномерно и равнодушно, как оживший мертвец, не обращая внимания на отмороженные щеки, уши и пальцы. Кони брели за ним, шатаясь, будто опоенные лотосом жертвенные животные. Когда наконец они добрались до башен, Лэн повалился ничком в снег и долго не мог заставить себя подняться. Кусака и Драгоценный беспокойно топтались рядом, фыркая и тычась в него заиндевевшими мордами.

В башне оказалось только одно пригодное для ночлега помещение — центральный зал, в котором нещадно воняло какой-то полуразложившейся дрянью. У этого помещения по крайней мере имелась крыша, в то время как окружавшие башню постройки выглядели так, словно какие-то распоясавшиеся великаны от души потоптались на них своими огромными сапогами. Толстые стены, сложенные из циклопических каменных блоков, надежно защищали от свирепствовавшего снаружи леденящего ветра. По периметру центрального зала тянулась анфилада узких комнат, больше похожих на кельи, наполовину забитые каменной крошкой и битыми черепками, — из их трапециевидных дверных проемов тянуло застоявшимся запахом склепа. Бар-Аммон заглянул в пару таких келий и решил, что спокойно спать в них может только мертвец. У дальней стены зала возвышался пустой растрескавшийся постамент из зеленоватого мрамора, у основания которого зияла черная дыра провала. У дыры чувствовалось слабое движение воздуха. Скорее всего, это был подземный ход, выходивший куда-то за пределы башни.

Бегло обследовав зал, Лэн понял, что отыскать здесь что-нибудь, способное гореть, вряд ли удастся. В башне не было ничего, кроме камня и кирпича; если ее и украшала когда-то деревянная мебель, то она либо сгнила, либо пошла на растопку много лет назад. Проклиная все на свете, Лэн заставил себя выйти во двор и продолжить поиски в разрушенных пристройках. Их обвалившиеся крыши держались когда-то на мощных деревянных стропилах, и кое-какие остатки этих стропил еще можно было отыскать под кучами посеребренного свежим снежком смерзшегося щебня.

Набрав большую охапку холодных, хрупких на ощупь дров, Бар-Аммон вернулся в башню и с третьей попытки развел костер. Сразу стало уютнее. Огонь недоверчиво лизал шипящие и сочащиеся влагой поленья. По закопченным стенам башни плясали огромные тени Кусаки и Драгоценного, похожие на сложивших крылья грифонов. Лэн отогрел у костра закоченевшие руки и внимательно осмотрел обоих коней. Драгоценному не помешало бы поменять две подковы, но до Снежной Твердыни он вполне мог добраться и со старыми. А вот дела Кусаки были совсем плохи. Забинтованный пястный сустав распух и гноился; неподкованное копыто покрылось сетью глубоких трещин. Очевидно, заклинание не помогло; впрочем, Лэн на него не слишком-то и рассчитывал.

Горестно вздыхая, Бар-Аммон распаковал седельную суму и вытащил из нее завернутую в тряпицу склянку. В ней оставалось на два пальца темной смолянистой жидкости — субстанции, известной магам и алхимикам под названием Слюны Василиска. Непригодная для лечения людей, Слюна заживляла самые страшные раны, полученные безмозглыми тварями, причем, чем глупее было животное, тем сильнее оказывалось действие снадобья. Лэн время от времени использовал ее для укрепления своей репутации мага и решения мелких финансовых проблем (особым успехом почему-то пользовались чудесные исцеления бойцовых петухов). Сейчас интуиция подсказывала ему, что он переводит драгоценное средство впустую — Слюна Василиска не всегда помогала даже собакам, а лошадь гораздо умнее, — но другого выхода у него все равно не было.