Роман Канушкин - Последний варяг

— Бесспорно, великий шад. Я лишь хотел указать, что мира с Русью пока нет, а союз с греками настолько старый, что о нём забыли.

В этот момент в покоях появился раб в белой арабской чалме, с подносом, на котором стояла глубокая чаша и два золотых кубка, украшенных тонким орнаментом.

— Отведай греческого вина, — радушно предложил гостю шад. — Подарок самого базилевса.

Раб с подносом отошёл в сторону и замер, словно статуя, опустив глаза.

Шад с ханом пригубили кубки.

— Прекрасное вино, — похвалил хан, — жаль, что оно есть только у греков. — И тут же осушил свой кубок до дна.

Что ж, они начинают понимать друг друга. Головная боль притупилась. Но как только они сделают следующий шаг, подойдут к основной теме, боль вернётся, а потом испарина выступит на лбу. Хан не поймёт, примет это за нерешительность. Эх, светлый хан, сейчас даже не понять, кто из них в ком больше нуждается. Но сказать об этом хан должен первым: каган никогда не позволит унграм пройти.

Божественный каган… Честно говоря, шада уже давно раздражало существующее в каганате двоевластие. А тут ещё эта принцесса Атех с её жрецами — толкователями снов. Правда, существовал один способ… его, кстати, вполне предусматривал древний закон. Хану это известно. Так что, хан, говори! Давай, говори!

Но шад лишь сдержанно улыбнулся:

— Боги войны, конечно, благоволят к унграм, — он вежливо поклонился гостю, — и испить вдоволь греческого вина — это и доблесть, и право светлого хана. Но пропусти я вас — хазарский народ не получит мира с Олегом и не сохранит союза с греками.

— И опять в словах великого шада и мудрость, и истина, — без тени усмешки произнёс гость. — Но с ханом унгров пришла большая орда.

— Хан грозит мне войной? — быстро проговорил шад.

— Вовсе нет! Разве смог бы я позволить себе такую неучтивость? И неблагодарность в ответ на гостеприимство шада? Я лишь смиренно прошу права пройти. — Хан поднялся и с достоинством поклонился.

Ну что ж, они вполне понимают друг друга, понимают, что вплотную подошли к весьма опасной грани. Ещё несколько шагов, и обратного хода не будет. Не будет для обоих собеседников.

— Божественный каган сейчас во дворце, — начал шад. Его рука в прежнем трепетном жесте двинулась к лицу и к сердцу, но застыла в воздухе. Наверное, это было уж чересчур; наверное, это был последний шаг к грани, — и он не даст согласия на проход унгров. Также и принцесса Атех, культ её очень глубок в народе, она — первая из ловцов снов.

Воцарилась мгновение тишины. Короткое, но какое-то густое и вязкое. Раб с подносом вина стоял в своей затемнённой нише, словно живая статуя.

— Я слышал, принцесса Атех, — маслянистые глаза хана чуть сузились, — где-то далеко со своими жрецами, толкователями снов. А с ней её арабская гвардия во главе с Рас-Тарханом — главная ударная сила хазарского войска.

— Хочу напомнить, и без всадников достойнейшего Рас-Тархана в Итиле сейчас достаточно сил, — бесцветно произнёс шад. Ну вот, сейчас всё решится. Но хану старая церемонная игра намёков и жестов рассказала больше, чем прямые слова хозяина дворца.

— Мне это известно, — без вызова кивнул предводитель унгров, — но мудр тот, кто побеждает, избегая войны.

— Странно это слышать от столь славного воина. — Шад застыл, его глаза потемнели.

— Великий шад смог бы избавить народ хазар от войны, — быстро проговорил хан.

И снова пауза. Короткая, густая и вязкая.

— В твоих словах и мёд, и яд, — с неожиданным смирением произнёс хозяин дворца. — Помоги мне отличить одно от другого.

Хан нахмурился. В каком-то очень глубоком, но ускользающем смысле шад только что переиграл его. И последний шаг за них обоих предстоит сделать ему.

— Принцесса Атех далеко, — мрачная тень легла на лицо хана, когда он начал говорить, — а жизнь божественного кагана принадлежит народу хазар. Каган должен хранить его от беды. Позволь мне показать тебе, сколько звёзд на ночном небе.

Резкий укол пронзил висок шада — предтеча возвращения боли в голове. Шад мучительно поморщился, но у него хватило сил на гостеприимный жест.

Они прошли несколько шагов и оказались на открытом балконе. И это очень хорошо. Потому что здесь, в темноте, хан не увидит, как побледнел шад. И это вдвойне хорошо, потому что теперь совершенно ясно, что хан понял его и продолжает отыгрывать свою партию.

Ночное небо действительно было усеяно звёздами. Но хан собирался показать ему вовсе не это. Весь левый берег реки, дальше за торговой частью Итиля, был в огнях — это костры унгров.

— Завтра я прикажу, — тихо, почти шёпотом начал хан, — чтоб у каждого костра сидело не больше пяти человек. — Хан поднял раскрытую ладонь с растопыренными пальцами. — И тогда орда затмит горизонт. Все решат, что подошли ещё силы. Это беда, шад. Большая беда. И зовётся она унграми.

— Что ты предлагаешь? — так же тихо произнёс шад, и первые капельки испарины выступили у него на лбу.

— Каган не позволит тебе пропустить нас. Но каган не в состоянии отвести беду. Ещё через день я прикажу, чтоб у костра оставалось не больше трёх.

— Божественный каган всё равно не даст своего согласия. — Шад с еле уловимым стоном выдавливал слова, словно они были каменными шариками, застревающими у него в горле.

— Как скоро из Итиля разбегутся купцы? А потом начнутся волнения?

— Каган… — сипло промолвил шад и с ещё большим смирением посмотрел на своего гостя: ну, давай, хан, говори!

— Что вы сделали с его предшественником? — жёстко, но со странным оттенком священного страха вопросил хан.

И вот теперь уже действительно ужас отразился в глазах шада, когда он прошептал:

— Хыр Ишвар…

Испарина, испарина на лбу, и этот несносный, дурманящий ветер с Каспийского моря, ветер, несущий безумие. Надо уходить с балкона. Но прежде стоит всё закончить.

Шад вспомнил предшественника этого молодого кагана. Он был огромный, толстый и чернобровый, с маленькими ступнями и маленькими ладошками. Как-то каган пригласил шада разделить с ним трапезу — это была неслыханная милость. И когда шад увидел, насколько безволосым оказалось тело кагана, он действительно уверовал в его божественную сущность и ощутил священный трепет. Видеть кагана во внутреннем дворце дозволялось только шаду, принцессе Атех и семи верховным жрецам. Ещё рабам, которых периодически ослепляли. И никто, кроме принцессы, не мог стоять в его присутствии. Всем предписывалось пасть ниц. Даже шаду и старцам-жрецам. И конечно, народу, которому показывали кагана по праздникам, известным лишь толкователям снов. Но старый каган не смог отвести беду. И тогда из тьмы веков, из древнего Закона, явленного ловцам снов, пришёл Хыр Ишвар — ритуальное приношение в жертву лишившегося божественной сущности кагана. Золотая маска-саркофаг, точная копия тела и лица кагана, тоже именуется Хыр Ишвар, только внутри неё находятся острые золотые штыри, которые приводятся в действие поворотом колеса, а у ног — семь кровостоков, чтобы наполнить семь плошек с разными сортами соли по числу лунных дней.