Дмитрий Емец - Светлые крылья для темного стража

– Ты хочешь сказать, что больше не учишься в гимназии? – озабоченно спросила Зозо.

– Я уже раз восемь это повторил, – вспылил Меф.

– Не груби матери! Мать у человека одна! – напомнила Зозо.

Мефодий заверил ее, что он в курсе.

– Вылететь из гимназии за год до окончания! Невиданное дело! А как же институт? Я пойду к Глумовичу! Я умолю его! Это святой, светлый человек! Бескорыстная душа! Он не отвернется от материнского горя! Я встану на колени! Мы все встанем на колени! – воодушевилась Зозо.

– Хорошая мысль! – одобрил Меф. – Даф, у тебя как завтра утром со временем? Пойдешь с нами вставать на колени Глумовичу? Встанем и попрыгаем. Давненько у бедняги не было гипса.

Зозо хихикнула, но тотчас спохватилась, что роняет свой материнский авторитет, и заставила себя возмутиться. Эмоциональные переходы у нее осуществлялись всегда мгновенно, точно кто-то перещелкивал тумблер.

– Отвратительно! Он же еще и насмехается! Ты унаследовал от своего отца все его худшие качества! – заявила она.

Меф заинтересовался:

– А какие именно?

– Все! – отрезала Зозо. – Запомни раз и навсегда. Все хорошее в тебе от меня: красота, ум, хороший вкус, хорошая фигура. Все плохое – от папаши. Тупость, самоуверенность, грубость, маленькие негениальные уши с крошечной мочкой!

Даф, ковырявшая ложечкой половинку сухого лимона, не выдержала и чихнула в чашку.

– Прошу прощения. Я поперхнулась, – пояснила она.

Зозо с подозрением уставилась на Дафну.

– Как? Только не говори мне, что ты тоже вылетела из гимназии! – осенило вдруг ее.

– Пробкой, – подтвердила Даф с глубочайшим удовлетворением.

Зозо рассеянно поискала глазами что-нибудь съедобное. Она терпеть не могла пить чай без ничего. Ей было заведомо известно, что ничего не куплено, но неожиданно для себя она обнаружила в вазочке половинку тульского пряника. Недоверчиво оглядела, потрогала, понюхала и стала есть. Мефодий благодарно взглянул на Дафну. Ему было известно, что его мать после еды всегда добреет.

– Какой ужас, Даша! Я всегда была уверена, что ты серьезная девушка и благотворно влияешь на моего олуха. Что думают по этому поводу твои родители? – сказала Зозо уже гораздо мягче.

– Они думают, что можно закончить школу экстерном. То есть, конечно, остался всего год и ускорить ничего особенно не получится, но подготовиться и сдать экзамены реально, – сказала Дафна.

Она достала из рюкзака флейту и коснулась губами мундштука. Звук получился легким, щекочущим, едва уловимым. Бронзовые крылья на груди у Дафны потеплели. До чего же приятно, что флейта вновь ее слушается!

Лоб Зозо разгладился. Она воздела глаза к потолку, жизнерадостно подумав, что такое количество трещин на штукатурке иметь просто неприлично. Настолько неприлично, что в этом есть приятный вызов общественному мнению.

– Ну хорошо, пусть так. Сынок, но где ты будешь жить? Конечно, можно постелить Эде в ванной поролон, но, боюсь, этому эгоисту не хватит душевного благородства туда перелечь. Допустим даже, мы вдвоем сумеем его переорать! Но тогда он станет запираться и из вредности никого не пустит почистить зубы! – сказала она обеспокоенно.

– Пока что нас не выселяют из гимназического общежития. Комнаты нам оставили. Месяца три в запасе еще есть, – успокоил мать Мефодий.

Зозо кивнула с явным облечением. Человек верит в двух случаях: когда действительно верит и когда втайне ощущает, что недоверие нарушит его душевное равновесие.

– Все равно с этим надо что-то решать! – сказала она сдающимся голосом человека, который уже отодвинул проблему на второй план.

Мефодий с Дафной просидели у Зозо еще минут двадцать и стали прощаться. В коридоре обнаружилось, что Депресняк, неосторожно оставленный в одиночестве, прогрыз шины у велосипеда Эди и разодрал когтями седло. Утешало только то, что Эдя на велосипеде все равно не ездил. Велосипед так и стоял надгробным памятником здоровому образу жизни.

– Я сто раз говорила Эдьке: не катаешься – продай! А он мне: тогда пакеты не на что будет вешать! Вот пусть и вешает теперь, руль-то остался! – мстительно заявила Зозо.

– Простите его! Он не хотел! – извинилась Даф, с досадой отлавливая пытавшегося ускользнуть кота. – Он жертва собственных страстей!

«Жертва страстей» упрямо болталась у нее в руке, компенсируя недостаток интеллекта избытком характера.

Напоследок Зозо заставила сына поклясться, что они будут хорошо питаться. Если надо, она сама станет им готовить. Правда, не сегодня и не завтра, но не позднее пятницы точно.

– Запомните: горячий суп каждый день! Хуже гастрита в шестнадцать лет может быть только облысение в двадцать два, – крикнула Зозо в закрывающиеся двери лифта.

Даф нажала кнопку первого этажа. Кнопка была вдавленная, блестела от множества прикосновений. Лифт дернулся и стал медленно опускаться, задумчиво скрипя. Мефу вспомнилось: когда ему было лет восемь, он постоянно опасался, что лифт сорвется в шахту. Или что у него оторвется дно. Ох уж эти детские страхи! Ты маленький, и страх маленький. Ты растешь, и страх растет вместе с тобой, не уставая менять личины, приобретая все новые формы. Всякий вчерашний страх смешон. Всякий сегодняшний ужасен. Вот и теперь забавно вспоминать, но тогда, шагая в кабину лифта, он ощущал себя по меньшей мере летчиком, которому надо катапультироваться из горящего самолета.

– Уф! Предупреждал я тебя: не надо было ничего говорить! Ну хлебнули чайку, хвостиком повиляли и свалили! К чему грузить человека, который вообще не в теме? – заявил Меф.

– Не сказать маме правду? – удивилась Даф.

Меф поперхнулся.

– По-твоему, мы ей сказали правду? – спросил он.

Даф сменила тему. Она и сама в глубине души сомневалась, что правда в таком усеченном виде сильно отличается от лжи. Разве что стремлением вообще что-то сказать.

– Слушай, а твоя мама в самом деле смогла бы встать перед Глумовичем на колени? – спросила она.

Меф вознегодовал:

– Зозо? Да никогда! Она гордая! Она, может, и пошла бы, искренне думая, что будет умолять, но по ходу дела случилось бы так, что у Глумовича сам собой возник фонарь под глазом… Кстати, он ведь меня действительно отчислил, собака такая!

– Думаешь, это Арей сказал Глумовичу, что ты бросил мрак? – задумчиво спросила Дафна.

– Как бы не так! Так тебе Арей и кинется шептать в ушко Глумовичу! Тоже мне друга нашел. Кто-то из комиссионеров небось наквакал, чтобы нагадить.

Они прошли мимо почтовых ящиков и вышли на улицу. Двор детства показался Мефу неожиданно маленьким и сдавленным. Он попытался разобраться отчего, но так и не разобрался. То ли двор действительно сузился, то ли он сам вырос.