Андрей Мартьянов - Мировой кризис

«Эвертон» тяжеловесно и медлительно отошел от причала, миновал косой канал между молами, ограждающими Александра-док, капитан взял лево на борт, перевел рукоять судового телеграфа в положение «средний ход», и черный с лазурной полосой на борту корабль уверенно двинулся к северу, выходя из Ливерпульского эстуария в открытое море.

– Мы все сумасшедшие, – громко сказал Тимоти. – Куда едем? Зачем?.. Да и плевать! Главное – едем!

– Делай, что должно, и будь, что будет, – эхом отозвался Робер, припомнив девиз средневековых французских рыцарей. – Впрочем, я совершенно не уверен, что мы делаем, что должно, но точно знаю другое: мы снова влипли! И все из-за тебя, Джерри!

Спокойные воды залива после пересечения границы ливерпульской банки заместились морскими волнами, задул неприятный западный ветер, несущий редкие снежинки – последние знаки ушедшей зимы. Справа по ходу судна была различима полоска холмистого берега Мерсисайда.

Грядущей ночью «Эвертон» обогнет северную оконечность Британии и возьмет курс на юго-восток, в сторону берегов Датского королевства и Германской империи. Первая цель – Кильский канал.

– Пойдемте пить чай, – просто сказал Джералд. – Холодно. И пожалуйста, забудьте о пораженческих настроениях! После весны на Рейне два года тому, вам всем должно быть стыдно за подобные слова!

Глава вторая

Его сиятельство

– …Ох, барин, беда одна с вами, – привычно вздохнул камердинер его сиятельства. Привычка графа засыпать с пьяных глаз где угодно, но только не в постели, Прохору была давно и хорошо известна, однако нынешним утром вернувшийся перед самым рассветом Алексей Григорьевич изволил расположиться прямиком в холодных сенях: завернулся в шубу, кулак под голову и ну храпеть на весь дом. До кабинета, где имелся диван, а уж тем более до спальной в глубине дачи, граф попросту не дошел. Не смог.

Хорошо, домом не промахнулся, а то случилось бы, как в прошлый раз, когда барин громко вломился на дачу адвоката Милютина, насмерть перепугав его нервическую супругу. Пришлось затем отослать корзину с цветами и извинения, ибо Милютин грозил мировым судом.

Бывало в прежние времена граф Алексей Григорьевич кутил с византийским размахом, легенды о его похождениях ходили по обеим столицам, но беспросветному пьянству, как нынче, все-таки не предавался – знал меру. Рассудительный Прохор обоснованно подозревал, что виновны в этом новые приятели барина, публика сомнительная, праздная и распущенная, рядом с которой молодые гвардейские офицеры (этих Прохор насмотрелся в достатке) покажутся едва ли не соловецкими монахами-схимниками.

Теперешних друзей его сиятельства камердинер открыто не одобрял, высказывал свои мысли прямо и без обиняков, получая в ответ от графа беззлобное и ленивое «Молчи, дурак, не твоим разумом судить!». Камердинер в свою очередь начинал ворчать, что раз уж его сиятельство скучают, хорошо бы в Крым поехать, а еще лучше за границу – все больше пользы, чем от каждодневного бражничанья с этими шутами гороховыми, незнамо отчего считающих себя литераторами. Футуристы-символисты – чего только не выдумают, прости господи!..

Надо сразу сказать, что Прохор Вершков был грамотен (как выражался барин – даже слишком грамотен, шельма!), поскольку воспитывался в господском доме, а его родная бабка, Зинаида Никифоровна, состояла в нянях батюшки Алексея Григорьевича еще до Манифеста 1857 года, да так и осталась при тверском имении графа до самой смерти. Прошку же приставили к юному наследнику рода перед отправлением последнего в Петербург, в Пажеский Его Императорского величества корпус, и вот уж на протяжении неполных семнадцати лет он неотлучно находился при его сиятельстве в роли денщика, камердинера, секретаря и верного оруженосца.

– Вот что с ним теперь?.. – повторил Прохор, мрачно созерцая барина, широко развалившегося на дощатом полу клети, разделявшей открытую веранду и комнаты. В прохладном воздухе густо пахло винными парами. – Да и ладно, если под Мукденом не замерзли, то здесь и подавно ничего не сделается!

Конечно, можно попробовать перетащить его сиятельство в кабинет, но во-первых, Алексей Григорьич спросонья по обыкновению начнет бузить, не понимая, где находится, и не узнавая Прохора, а во-вторых, горб не казенный: одно дело, если б заболел, и совсем другое – неумеренное винопийство.

Камердинер мысленно сплюнул, на всякий случай оставил дверь в сени приоткрытой и отправился на кухню: утро, скоро должна прийти стряпуха, чухонка Анна-Пяйви, живущая совсем неподалеку, в Кэкосенпяа – лицом она, может, и не писаная красавица, но готовит знатно, особенно рулет с грибами и холодный суп, донельзя уважаемый барином с тяжкого похмелья. Заодно надо прикинуть, каких припасов купить сегодня на рынке, все-таки воскресенье, а базар в Териоках богатый, не хуже чем в столице.

Дача, на которой обитал граф Барков, принадлежала надворной советнице фон Гаген, вдове, получавшей с нескольких домов в лучшем курортном поселке Выборгской губернии немалую ренту. В разгар теплого сезона на побережье Финского залива не протолкнуться от дачников, но зимой тут постоянно живут разве что отставные чиновники, которым доктора прописали свежий воздух и полный покой, жаждавшая поэтических пейзажей богема да законченные мизантропы – таковую роль и пытался играть изнывавший от тоски Алексей Григорьевич, прозванный вышеназванной богемой «Черным Рыцарем» за весьма необычную внешность, загадочно-мрачный характер и крутой нрав.

Вряд ли кто-нибудь, кроме Прохора, догадывался, что меланхолия графа наигранна и очередное увлечение его сиятельства носит преходящий характер, но впечатлительные поэтессы восхищались, а их коллеги мужского пола в промежутки между кутежами пытались описать «образ» таковыми строками:

…Была как ночь броня моя черна,И на щите, где розы были у других,Я лишь шипы изображал без них!

Барков втихомолку посмеивался, но мистифицировать поэтов не прекращал. Это его развлекало. Дурить головы стихоплетам он полагал забавным – ничуть не худшее, а даже более безобидное развлечение, чем к примеру игра на скачках или в вист. Камердинеру затянувшаяся дачная эпопея давно опостылела, но против хозяйской воли не попрешь. Вот если бы снова за границу… Путешествовать Прохору нравилось.

Объявилась Анна-Пяйви, длинная как жердь неразговорчивая сорокалетняя финка – постучала в дверь черного хода, со стороны кухни. Сразу получила от внимательного Прохора «синенькую», жалованье за неделю, что для Финляндского княжества было весьма прилично. Осведомилась, что хозяин пожелает сегодня.