Урсула Ле Гуин - Растерянный рай

Подросток может выделиться из родительского жилпространства, найти однокомнату в другом коридоре, другом секторе, сменить даже четь, но все в новом коридоре, секторе, чети будут знать, кто входит в твою дверь. Они будут наблюдать, и любопытствовать, и бдеть, и интересоваться, по большей части доброжелательно, но всегда в смутной надежде позлословить, и они будут сплетничать.

Садок, он же Крольчатник – вот первое место, куда переселяются юноши и девушки, покинувшие родной дом. Это имя носила сетка коридоров в четвертой чети, близ колледжа. Все комнаты здесь были одиночные, некоторые – меньше стандартного объема, а стены, следующие кривизне обшивки главного ускорителя, сходились не под прямыми углами. Студенты двигали перегородки, пока сектор не превратился в лабиринт. В Садке было шумно, безалаберно, пахло ношеной одеждой. Спали здесь редко, а любились небрежно. Но в клинику за контруколами являлись все.

Луис поселился близ Садка, в трипространстве с двумя другими студентами-медиками, Таном Биньди и Ортисом Эйнштейном. Синь по-прежнему обитала во второй чети, в одном жилпространстве с Яо. Каждый день она тратила по двадцать минут на дорогу до колледжа и обратно.

Пройдя через обычный для подростков период сексуальных опытов, поступившая в колледж Синь дала обет безбрачия. Она заявила, что не хочет, чтобы ее биологические ритмы диктовались уколами, и не желает, чтобы чувства мешали учебе – хотя бы пока она не закончит колледж.

Луис продолжал ходить на уколы каждые двадцать пять дней, никаких обетов не давал, но и не спал ни с кем из знакомых. Никогда. Единственным его сексуальным опытом был промискуитет школьных вечеринок.

Оба знали это друг о друге, потому что знали все. И друг с другом никогда об этом не говорили. Молчание их было таким же взаимным, глубоким и уютным, как их беседы.

Их дружба, конечно, тоже была общеизвестна. Друзьям вольно было спорить, почему Синь и Луис не спят друг с другом и когда же наконец до этого дойдет.

Но под поверхностной дружбой таилось что-то, не ведомое никому, что не было дружбой: обет, данный не словом, но телом, недеяние, имевшее важнейшие последствия. Они служили друг для друга уединением. Они нашли, где это – вовне. И ключом к нему было молчание.

Синь нарушила обет, нарушила молчание.

– Разложился до виртуального скелета, – рассеянно пробормотал Луис, думая явно не о В-трупе, у которого учился анатомии. Автор программы запрограммировал свое гнусное творение на то, чтобы направлять и песочить начинающего препаратора. «Продолговатый мозг, идиот!» – шептали недвижные губы, и в пустой грудной клетке гулко отдавалось: «Ты что, решил, что вот это – слепая кишка?» Синь нравилось слушать, как язвит труп. Если не ошибаться, тот порой вознаграждал студента, читая стихи. «Похлопаем в ладоши и споем!» – восклицал он, даже когда Луис удалял ему гортань.

Но сегодня Луис не рассказывал мертвецких баек, а только сидел в мрачной задумчивости за столом в студенческой закусочной.

– Луис, – проговорила она, – Лена…

Луис вскинул руку – так резко, так неслышно, что Синь умолкла, едва проронив имя.

– Нет, – бросил он.

Очень долгая пауза.

– Слушай, Луис. Ты свободен.

Он снова вскинул руку, отвращая речь, защищая тишину.

– Я хочу, чтобы ты знал, ты… – настаивала она.

– Ты не можешь меня освободить, – промолвил он. Голос его сел – от гнева ли, или другого сильного чувства. – Да. Я свободен. Мы оба свободны.

– Я только…

– Нет, Синь! Не надо. – На миг их взгляды встретились. Луис поднялся. – Пусть, – проговорил он. – Мне пора.

Он двинулся прочь, огибая столы. Ему говорили: «Привет, Луис» – он не откликался. Ясно было, что случилась ссора. Синь и Луис сегодня в закусочной повздорили. Эй, что это на них нашло?

Инь-Ян

Молодой женщине трудно порой бывает устоять перед сексуальным притяжением старшего мужчины, особенно если тот наделен властью или авторитетом. Если же она находит его привлекательным, стойкость ее еще слабеет. Скорей всего она закроет глаза и на трудность, и на притяжение, желая сохранить свободу выбора – свою и других. Если возобладает желание независимости, она станет бороться с силой его желания, с собственной тоской, чтобы сила ее уступки сравнялась с мощью его агрессии, чтобы принять его в себя с криком: «Возьми меня!»

Или она может найти свободу в своей капитуляции. В конце концов ее принцип – Инь. Инь считается негативным принципом, но это Инь говорит «Да».

Вскоре после выпуска они снова встретились в закусочной. Оба проходили усиленную подготовку по специальности – Луис интерном в центральном госпитале, Синь юнгой в Рубке. Работа поглощала их без остатка. Они не виделись уже две или три десятидневки.

– Луис, – сказала она, – я живу с Канавалем.

– Кто-то мне говорил. – Луис по-прежнему изъяснялся невнятно и рассеянно, словно то была мягкая оболочка чего-то окостенело-жесткого.

– Я только на прошлой неделе решила. Хотела тебе сказать…

– Если тебе это по нраву…

– Да. Он хочет, чтобы мы поженились.

– Вот и славно.

– Хироси, он… он как ядерный реактор. Он меня возбуждает… – Она искренне пыталась объяснить, чтобы Луис понял, это ведь так важно, чтобы он понял! Луис вдруг поднял взгляд, улыбнулся, и Синь покраснела. – Интеллектуально, – поправилась она, – и эмоционально.

– Эй, плосколицая, – он нагнулся и поцеловал ее в кончик носа, – если тебе хорошо – вот и ладно.

– Ты и Лена… – проговорила она страстно.

Луис снова улыбнулся, но уже по-другому, и ответил тихонько, мягко, непреклонно:

– Нет.

Цельность

Не то чтобы в Хироси чего-то не хватало. Он был целен. Высечен из монолита. Возможно, этого и не хватало – обломков других Хироси, которые могли бы читать романы, или раскладывать пасьянсы, или залеживаться в постели, или вообще делать нечто иное и быть кем-то иным.

Хироси делал то, что должен, и в этом был он весь.

Синь, как любой молодой женщине на ее месте, казалось, что, войдя в его жизнь, она изменит ее к лучшему. Но, съехавшись с ним, она вскоре поняла, что ее жизнь изменилась радикально, а вот его – ничуть. Она стала частью того, чем занимался Хироси. Существенной частью, безусловно – ничего лишнего он не делал. Но вот чем он занимается, она прежде не понимала.

Это осознание изменило ее образ мышления и жизни круче, чем семейная жизнь и регулярный секс. Не то чтобы радости, горести и открытия секса не занимали ее, не восхищали и не удивляли порою; но в общем и целом она находила секс, как еду, замечательным телесным удовольствием, которое не особенно затрагивало ее разум и чувства, целиком и полностью занятые работой.