Святослав Логинов - Имперские ведьмы

— Я постараюсь исправиться, — улыбнулся Влад.

— Я как знал, что сегодня будут гости, — бормотал бывший истребитель торпед, непрерывно совершая приглашающие пассы в сторону костерка. — Похлебка получилась просто праздничная! Представляете, вчера в силки попали разом два кролика! То есть это, конечно, не совсем кролики, но я их так называю. Представляете, разом два! И я обоих сварил, все равно ведь испортятся. А тут как раз вы. Представляете, как удачно? Вы обязательно должны отведать супа. Это вам не боевой рацион, это настоящее! Пам-тирам-пам!

— Мы непременно отведаем вашего супа, — согласилась Чайка.

— Простите, лейтенант, а вы давно тут один? — спросил Влад.

— Порядком, — старик засуетился, засучил рукав комбинезона, глянул на экранчик наручного компьютера. — Сейчас доложу точно, у меня во всем порядок… Так-так… Я здесь один ровно шестьдесят три года, девятнадцать дней и… пятнадцать с половиной минут.

— Все-таки помело лучше, — уверенно произнесла Чайка. — Вы могли бы улететь отсюда уже тринадцать лет назад.

— Улетать отсюда? — воскликнул Якобсон. — Зачем? Кем я был там? Лейтенантом! Одним из миллиона лейтенантов имперского флота. А здесь я все! Представляете? Все вокруг существует для меня! Этот закат… О! Сегодня он для нас троих, это прекрасно, это вносит разнообразие в жизнь, но вчера он был только для меня. Для меня наступает весна, для меня гремят грозы и цветут цветы. Для меня кролики плодятся в кустах. Если бы не я, кто радовался бы красоте, кто одушевил бы все это, пам-ти-рам-пам?

— А ведь он прав, — сказала Чайка так, чтобы слышал только Влад.

Старик бросился в хижину, вынес оттуда три глиняных миски.

— К столу, к столу, — приговаривал он, хотя никакого стола не было и в помине. — Никаких разговоров, иначе кролики переварятся и будут уже не такие вкусные. Мадмуазель, я положу вам вот этот кусочек. Я понимаю: фигура, диета, но сегодня — никаких диет! Лейтенант, почему вы не кушаете? Ах, да — ложка! Вот она. Кстати, вы заметили, что у меня три миски? Представляете? Ровно три, хотя мне вполне достаточно одной. Видимо, я догадывался, что у меня будут гости, и сделал три миски. Я вижу в этом глубокий смысл, вы не находите, лейтенант?..

Кролик действительно показался вкусным, особенно после сублимированного боевого рациона. Закат отгорел для всех троих, на потемневшем небе высыпали огромные, с кулак, звезды. Некоторые мерцали неподвижно, другие заметно двигались. И тех, и других было очень много.

— Видишь, это планеты, — сказала Чайка.

— И до них не долететь?

— Никак. Я же рассказывала.

— Я вот что думаю… Может быть, здешнее небо — просто еще одна пелена, отгораживающая новую, неведомую покуда вселенную. Вселенную за голубой гранью. Инферно — за оранжевой, Новая Земля — за зеленой, а наш мир, — он ведь желтый, правда?

— Правда. Назад полетим — сам увидишь.

— Радуга миров!.. — нараспев произнес старик. — Был такой популярный ансамбль, года этак шестьдесят три тому назад. Отличную музычку играли ребята! Не слыхали? Пам-тирам-пам! Хотя, где вам слыхать, вы тогда еще небось не родились. А мне нравилось. Пилоту нельзя ничего постороннего на истребитель брать, но я обязательно протаскивал клипсу с записью. Не знаю, как сейчас, а в наше время на один кристалл хоть сто симфоний пиши — все влезет. Но я брал всего одну песню, заглавную: «Радугу миров». Вот она и крутилась, сто раз, двести, тысячу… Вот так: пам-тирам-пам! Хороший мотивчик, верно? Если его тысячу раз подряд, такая злость появляется, боевая. А мне тогда страсть капитана хотелось получить. У вас сейчас как, тоже капитана дают за пойманную торпеду?

— Или посмертно.

— А я так и не знаю, дали мне посмертно капитана или я в пропавших без вести числюсь. Теперь уже все равно, а тогда — ого! — я боевой был. Ну и вылез с манипулятором наперевес. А торпеда меня под самую боевую рубку и поцеловала. Дальше помню смутно. Только чувствую, я в кресле лежу, руки-ноги свинцовые, пальцем не шевельнуть, голова раскалывается, а в ушах «пам-тирам-пам!» без перерыва. И, представляете, вижу: торпеда — поганка — целехонькая, круги накручивает, все ближе и ближе. Злость меня взяла — представляете? — и я ее подловил-таки на повороте да со ста метров из главного калибра! Вы хоть представляете, как это в атмосфере из главного калибра лупить?

— Представляем, — сказал Влад. — Пришлось недавно.

— Потом в башке прояснело, гляжу — земля внизу. Батюшки-светы, в планету врезался и не заметил! Ведь в атмосфере уже… Ну, я двигатель на форсаж, и свечой вверх. И, представляете, я таким манером неделю шпарил, а улететь так и не смог. Продукты кончились, кислород на исходе, а земля как на ладони. И связи нет, эфир молчит, как убитый. Если приборам верить, я чуть не световой год отмотал, а как назад повернул — вот она, земля, родимая, рядышком. Представляете? С тех пор я знаю: все приборы врут, правду говорит только сердце. Ну да ты, лейтенант, и сам это знаешь, а если сомневаешься, то у спутницы спроси, она подскажет. Да не забывай ей почаще говорить, что она прекрасна. Старый волокита Якобсон понимает в этом толк.

Старик заклевал носом и задремал возле прогоревшего костра.

— Это что же получается, — сказала Чайка, — его тоже приняли за дикую ступу и пытались заарканить? И что это за торпеды? У нас не рассказывают ни о каких торпедах, никто из сестер не видал ничего подобного.

— Прежде всего, — произнес Влад и надолго замолчал, уставясь себе в колени, — прежде всего, никаких диких ступ нет. Ни одной. Они все сделаны. Руками, безо всякой магии и волшебства. Вот как эта хижина, на которую ты уже столько раз оглянулась. У вас что, и дома живые?

— Живые, — кивнула Чайка.

— А у нас — мертвые. Сложенные из разных кусков, из камней и прочего. И корабли, которые вы зовете ступами, тоже собраны из мертвых частей. Такой корабль никуда не полетит, если в нем нет пилота. Нужен человек, и он сидит внутри каждого звездолета. И когда какая-нибудь из твоих подруг кидает аркан, то она не зверя ловит, а берет в плен одного из моих товарищей. Теперь о торпедах. Ты знаешь, я вижу не так, как ты. И когда ты берешься за свою метлу, я перестаю тебя различать, а вижу лишь светящуюся сигару. И другие люди видят точно так же. Вот эти сигары мы и назвали торпедами. Старый волокита Якобсон был в юности истребителем торпед. Конечно, он ни одной не поймал живьем, но по меньшей мере одну — сжег. Не надо говорить ему правду, она не принесет ничего, кроме ненужной боли. Когда триста лет назад ваши прабабки заарканили первые дикие ступы, мы решили, что на нас напал чудовищный и злой враг. Вас мы приняли за оружие, а самого врага назвали торпедниками. Мы уже триста лет воюем с вами.