Лев Гроссман - Волшебники. Книга 1

Квентин научился охлаждать свой шар, пока тот не покрывался инеем. Молодой человек заставил его катиться вокруг стола невидимыми силами. Он научился делать так, чтобы его шар парил в воздухе. Он заставил его светиться изнутри. Так как он был уже прозрачным, было легко сделать его невидимым, и тогда Квентин потерял шарик, и профессору Марчу пришлось снова сделать его видимым. Квентин заставил свой шар держаться на поверхности воды, проходить через деревянный барьер, летать через полосу препятствий и притягивать железные опилки как магнит. Это были азы работы, самые основы. Эффектную демонстрацию сотворения заклинаний Квентин совершил во время своего экзамена. Заклинание вышло ярким и мощным, как ему потом сказали, подобная аномалия часто случается у новичков. Во время первого удачного заклинания возникает вспышка скопившейся энергии. И такого результата сознательно он сможет добиться только через много лет обучения.

В то же время Квентин изучал историю магии, о которой даже маги знали меньше, чем он предполагал. Оказалось, что пользователи магии всегда жили в основном потоке общества, но отдельно от него и в значительной степени были ему неизвестны. Возвышающиеся фигуры магической истории были совсем неизвестны в земном мире, и очевидные предположения были далеки от правды. Леонардо, Роджер Бэкон, Настрадамус, Джон Ди, Ньютон — конечно, все они были магами разных мастей, но с относительно скромными способностями. Тот факт, что они были известны в основных кругах, был просто удар против них. По меркам магического общества они провалились при первом препятствии: у них не было базового здравого смысла, чтобы держать все их дерьмо при себе.

Другая домашняя работа Квентина — Практические Упражнения Поппера для Молодых Магов — оказалась тонкой, широкоформатной книгой, содержащей ряд ужасно сложных упражнений для пальцев и голоса, расположенных в порядке возрастания трудности и болезненности. Большая часть заклинаний, которую собрал Квентин, состояла из очень точных жестов, сопровождающихся заклинаниями, которые нужно было говорить, или скандировать, или прошептать, или прокричать, или пропеть. Любая небольшая ошибка в движении или в формулировке ослабит, отменит или извратит заклинание.

Это было не Филлори. В каждом из романов Филлори один или двое из детей Чатвин всегда любезно брались под крыло Филлорианским наставником, который преподавал им навыки или ремесло. В «Мире» и «Стенах» Мартин становится мастерским всадником, а Хелена тренируется на своего рода лесного разведчика; в «Летучем Лесу» Руперт становится потрясающим лучником; в «Секретном Море» Фиона тренируется с мастером-тренером по фехтованию и так далее. Процесс обучения является непрерывной массой удивления.

В изучении магии ничего подобного не было. Это оказалось настолько утомительно, насколько это вообще может быть возможно при изучении могущественных и таинственных сверхъестественных сил. Таким же образом, как глагол должен согласовываться с существительным, даже простейшее заклинание должно быть модифицировано, отлажено и наложено в соответствии со временем дня, фазой луны, намерением, целью и конкретными обстоятельствами его создания. Учитывались и сотни других факторов, которые были сведены в таблицы, графики и диаграммы, напечатанные микроскопическим шрифтом на огромных желтеющих страницах слоноподобного фолианта. И половина каждой страницы была занята сносками с перечислением исключений и особых случаев, которые также должны были быть заучены наизусть. Магия оказалась гораздо более шаткой конструкцией, чем Квентин мог себе представить.

Но было в этом и кое-что ещё, что-то за гранью практики и заучивания, нечто за пределами слов, нечто, не входящее в лекции Марча. Квентин чувствовал это, но не был способен об этом рассказать — было ещё что-то крайне необходимое, если вы собирались выпустить заклинание в окружающий мир. Как бы парень ни пытался обдумать это, он просто терялся в абстракциях. Нужно было что-то, вроде волеизъявления, концентрации с должной интенсивностью, ясного видения и, может быть, чуточку артистической горячности. Если заклинание сработает, значит, на инстинктивном уровне вы этого желали.

Квентин не мог объяснить как, но он знал, работает оно или нет. Он чувствовал единение произносимых слов и сотворяемых жестов с загадочным и волшебным субстратом Вселенной. Он ощущал это физически. Его пальцы теплели, и казалось, что они оставляют след в воздухе. Ощущалось сопротивление среды, как будто бы воздух вокруг становится вязким и давит в ответ на руки, на губы и даже на кончик языка. Его разум шипел в кофеинококаиновом угаре. Он находился в самом сердце грандиозной и могущественной системы. Он сам был этим сердцем. Когда все срабатывало как надо, он точно знал это. И ему это нравилось.

Теперь друзья Элиота вернулись с каникул, и он сидел вместе с ними за трапезами. Они были выделяющейся компанией, искренними, вечно совещающимися друг с другом и часто взрывающиеся приступами коллективного беспокойного смеха. Было ясно, они любят и ценят друг друга и явно не заинтересованы в большей части населения Брейкбиллс. Что-то в них стало другим, но что именно трудно сказать. Они не стали выглядеть лучше или умнее, чем кто-нибудь ещё. Просто казалось, что они знают, кто они есть, и не желают оглядываться на всех остальных, чтобы узнать чужое мнение.

Это мучительно напоминало Квентину о том, как Элиот оттолкнул его тотчас же, как в нём отпала необходимость. Но ведь были ещё девятнадцать других первокурсников, о которых можно было подумать. И всё-таки они не вели себя дико. Они были тихи и напряжены, оценивающе приглядывались друг к другу, будто бы пытались выяснить, — если он правильно догадался, — кто выиграет смертельный интеллектуальный поединок. Они сходились нечасто — они всегда были цивилизованы, но не слишком теплы. Они привыкли конкурировать и побеждать. Иными словами, они были похожи на Квентина, а Квентин не привык находиться среди людей, похожих на него.

Он сам, как и любой другой первокурсник Брейкбиллс немедленно стал одержим маленькой Элис, крошечным хрупким созданием, но вскоре стало очевидно, несмотря на то, что она на целый академический год движется впереди всех, она патологически застенчива до такой степени, что даже не было смысла пытаться с ней поговорить. Когда подходило время трапезы, на все вопросы она отвечала односложно монотонным шёпотом, упёршись взглядом в скатерть перед собой, будто её отягощали бесконечные потоки внутреннего стыда. Она избегала зрительного контакта и прятала лицо за волосами, ясно показывая, какое это для неё мучение — быть объектом внимания окружающих.