Александр Прозоров - Дикое поле

Татары настороженно переглянулись между собой, начали перешептываться: русский получил себе целое блюдо! Все — и для себя одного! Да еще с правой лопаткой!

По древним обычаям, любое животное, подстреленное на охоте или заколотое в стойбище, всегда раз делывалось на двадцать четыре части, которые, по числу гостей, раскладывались либо на двадцать четыре, либо на двенадцать блюд.

И каждый гость получал либо целое блюдо, либо, когда гостей много, с одного блюда ели двое или трое. Каждая часть тела имела свое — почетное или оскорбительное значение. Конечности ног, кишки и хвостовые кости обычно оставлялись слугам, очищавшим внутренности, невольникам, мальчишкам, которые подкладывали катыши кизяка под котел. Грудинка и мелкие куски передней части полагались женам. Голова и тазовая часть — хозяину стойбища, главе рода. Лопатки — его ближайшим помощникам или особо почетным гостям.

Русскому, посаженному по правую руку от хана, подали отдельное блюдо с правой лопаткой — и это в то время, как родовитые татары вынуждены были есть по двое, по трое из блюда! Да еще русских невольниц позвали — неужто освободит? Отдаст гостю?

Алги-мурза, жуя отрезанное ухо, дождался, пока угощение получат все, потом вытер пальцы о халат и взмахнул рукой:

— Эй, русские! Девки! Скучно нам так есть. А ну-ка, потанцуйте, да спойте нам для отрады! — Он налил себе кумыса, отпил, и грозно прикрикнул: — Ну же, не стойте!

Полонянки, дрогнув, разошлись в стороны и принялись кружиться, что-то неразборчиво запевая на разные голоса и перебивая друг друга. Однако вскоре с песней разобрались и затянули нечто однотонно-заунывное. Песню русских рабов.

Хозяин кочевья тем временем с помощью тонкого ножа оттяпал барашку нижнюю челюсть, быстро ее обгрыз, ударом оголовья разломил на три части.

— Срамно вы одеваетесь, русские, — громко крикнул он невольницам. — А ну, в кого я костью попаду, что-нибудь из тряпья своего снимайте!

Он размахнулся и первым же обломком попал в живот курносой девушке с яркими веснушками. Та испуганно вздрогнула, а мурза довольно расхохотался:

— Снимай!

Тревожно оглядываясь, словно надеясь на неожиданную помощь, полонянка немного помедлила, но после второго окрика развязала веревку и скинула на землю юбку, под которой оказалась еще одна.

— Чего встала? Танцуй! И пой!

Мурза тут же запустил в нее вторым куском бараньей челюсти, но промахнулся. Третьим — невольница увернулась. Хозяин кочевья ощутил азарт и принялся торопливо обгрызать баранье седло, очищая костяшку. Прочие татары тоже оживились. Идея понравилась, и в полонянок то с одной, то с другой стороны дастархана полетели суставы и куски костей. Одна из них попала в веснушчатую девку, и та снова сняла юбку — под которой оказалась еще одна! Мурза заливисто рассмеялся, срубил ножом кусок кости вместе с суставом и метким броском угодил облюбованной жертве в плечо:

— Снимай! — Алги-мурза точно видел, что эта юбка последняя: уж очень четко обрисовывались под тканью девичьи ноги. И точно — вместо того, чтобы скинуть очередную юбку, полонянка развязала и уронила на землю платок, оставшись простоволосой перед многочисленными мужскими взорами.

Другие пленницы тоже попадали под град костей и, останавливаясь, снимали то одно, то другое, после чего снова начинали танцевать и тянуть свою заунывную песню. Хуже всего досталось тем, кто носил сарафаны: под этим единственным платьем у них не имелось ничего, и рабыни продолжали свой танец и песню, оставшись совершенно обнаженными, пытаясь лишь стыдливо прикрыть срамные места.

Возбужденные татары меткими бросками спешили раздеть остальных. Престарелый же Алаим, не в силах обуздать желание, подозвал к себе одну из обнаженных полонянок, приказал опуститься на колени и сладострастно тискал, запустив одну руку ей между ног, а другой сжимая грудь. Пленница продолжала укрываться руками, но противиться не смела — лишь мелко подрагивала нижняя губа.

Алаим поднялся и пошел к ближайшему шатру, волоча девку за собой. От нижнего края дастархана поднялись трое безусых юнцов, уже очистившие масталыги на одном для троих блюде и, воровато оглянувшись на соседей, позвали к себе голенькую девчонку примерно своего возраста — с только намечающейся грудью и тонкими ножками, — повели ее за другой шатер.

Да, это было именно то, на что рассчитывал Алги-мурза! Пусть русский полюбуется, как татары развлекаются с его землячками! И ведь ни самому обижаться, ни Кароки-мурзе жаловаться нечего: приняли, как самого дорогого гостя. Лучшее место указали, лучшие куски угощения дали, песни и танцы для развлечения устроили. А что девки для развлечения из тех же мест, что и сам гость — так какие есть полонянки, те и развлекают. Эх, хорошо бы еще, чтобы среди них какая-нибудь знакомая русского оказалась, или родственница. Чтобы видел он, как вынуждена она ублажать собой, своим телом самого занюханного, нищего татарина, — и сделать ничего не мог!

Хозяин кочевья осторожно покосился на гостя, надеясь увидеть, как играют желваки на его скулах, как он стискивает зубы, не в силах вмешаться, как пытается сохранить внешнее спокойствие и погасить в душе своей бурю гнева и ненависти. Однако вместо напускного равнодушия обнаружил на лице Менги-стра лишь легкое удивление. Причем смотрел не на поющих, уворачиваясь от летящих костей, девок, а в другую сторону.

— Кто это? — поинтересовался русский, ощутив на себе его внимание.

— Дед Антип, — проследил взгляд хозяин. — Невольник смоленский. Старый уже, разум отсох, руки слабые. Вот и ползает вместе с собаками, подъедается.

Лысый, с трясущийся головой, старик в халате, протертом до того, что через множество прорех наружу торчали клочья ваты, ползал позади стола и пытался углядеть себе какой-нибудь объедок. Но татары в большинстве сидели пока плотно, а на блюдах тех, кто поменял дастархан на сладости полонянок, не осталось ни единой мясной нитки.

— Зачем он вам нужен? — поинтересовался гость.

— Да не нужен он, — пожал плечами мурза. — Старый уже.

— А чего тогда ползает здесь?

— Так, объедки собирает, вместе с собаками. Кто же его кормить станет, из ума и сил выжившего?

— Так какого хрена он тут у вас живет?

— Всю жизнь при роде прожил, — опять не понял татарин. — Вот и ползает вокруг, куда ему деться?

Русский замолчал, и хозяин опять заинтересовался невольницами. Одетыми оставалось всего четверо: веснушчатая в одном платье, еще одна, столь же удачливая полонянка, и две в татарских одеждах. Обеим уже пришлось снять верхнюю часть одежды, но они, прикрывая грудь руками, успешно уворачивались от летящих костей. Мурза объел остывающее мясо сверху седла, разломил его пополам, сгрыз остатки волокон с меньшего куска и метнул в понравившуюся с самого начала цель… Промахнулся.