Нил Гейман - Американские боги

Каждый час ранит. Последний — насмерть. От кого он это слышал?

Он вспомнил, что сказал на сей счет Среда, и улыбнулся, против собственной воли: Тень сто раз слышал, как люди советуют друг другу не сдерживать обуревающие их чувства, выплеснуть эмоции, дать боли уйти. Тень подумал, что и в пользу противоположной тактики наверняка можно сказать много дельного. Если достаточно долго и достаточно глубоко держать свои чувства под спудом, очевидно, рано или поздно вообще перестанешь чувствовать что бы то ни было.

Сон пришел сам, так что Тень даже не заметил.

Он шел…

Он шел по комнате, которая была больше, чем целый город, и куда ни бросишь взгляд, везде были статуи, резные скульптуры и грубо вылепленные идолы. Он остановился возле женской фигуры: голые висячие груди плоско лежат на животе, вокруг пояса — плетенка из отрубленных человеческих рук, сама она держит в обеих руках по острому ножу, а вместо головы у нее поднимаются из шеи две переплетшиеся змеи, выгнувшиеся, готовые впиться друг другу в глотку. Было в этой статуе что-то жутко отталкивающее, какая-то глубокая, отчаянная противоестественность. Тень попятился.

Он пошел дальше. Каменные глаза тех статуй, у которых были глаза, казалось, следили за каждым его шагом.

Потом, во сне, до него дошло, что у каждой статуи есть имя, и что оно горит на полу, у ее подножия. Седой мужчина с ожерельем из зубов на шее и барабаном в руках, звался Левкотиос;[12] женщина с широкими бедрами, у которой из зияющей промежности сыпались чудовищного вида существа, была Хубур;[13] человек с бараньей головой и золотым шаром в руках был Хершеф.[14]

К нему, во сне, обращался голос, взвинченно-вычурный, отчетливо и внятно произносивший каждый звук, — но видеть он никого не видел.

— Все это боги, давно забытые людьми, боги, которые, вероятнее всего, уже умерли. Только сухая ткань мифов сохранила их. Они ушли, ушли совсем, и только их образы и имена до сих пор остаются с нами.

Тень свернул за угол и оказался в другой комнате, еще большей, чем первая. Прямо перед ним были отполированный до блеска коричневый череп мамонта и маленькая женщина с изуродованной левой рукой, одетая в крашенную охрой меховую накидку. Далее шли три женщины, вырезанные из единой гранитной глыбы и сросшиеся у пояса: лица у них были не проработаны, словно резали их наспех и кое-как, зато груди и гениталии мастер выполнил с любовью и знанием дела; еще там была бескрылая птица неизвестной породы, в два раза выше Тени, с клювом, как у стервятника, и человеческими руками; и так далее, и тому подобное.

Голос прорезался снова, с навязчивой интонацией классного наставника:

— А это боги, о которых теперь вообще никто не помнит. Даже их имена стерлись из памяти. Народы, которые им молились, забыты точно так же, как их боги. Изваяния низвержены давным-давно и разбиты. Последние жрецы умерли, никому не передав своих тайн… Боги смертны. И когда они умирают совсем, никто не оплакивает их, никто не вспоминает. Идею убить куда труднее, чем человека, но в конечном счете можно убить и ее.

Откуда-то из глубины залы накатил слитный шум, то ли шепот, то ли шорох, который начал отдаваться в разных частях пространства, и от которого Тень охватило чувство необъяснимого и невыразимого ужаса. Его обуяла паника, он заметался по зале, в которой жили боги, самый факт существования которых был забыт, — боги с лицами осьминогов, боги в виде мумифицированных рук, падающих скал, лесных пожаров…

Он пришел в себя: сердце колотилось как бешеное, лоб в испарине, сна ни в одном глазу. Красные цифры на электронном будильнике показывали три минуты второго. В окно попадал свет от неоновой вывески мотеля, которая оказалась прямо над его комнатой. Тень встал и, пошатываясь, пошел в крохотную гостиничную ванную. Помочился, не включая света, и вернулся в спальню. Только что приснившийся сон все еще стоял перед глазами, но было непонятно, чего он так испугался и по какой причине.

Свет, что лился в комнату через окно, был довольно тусклым, но глаза Тени успели привыкнуть к темноте. На краешке его кровати сидела женщина.

Он узнал ее. Он узнал бы ее даже в толпе из тысячи, сотни тысяч других женщин. На ней по-прежнему был темно-синий костюм, в котором ее похоронили.

Говорила она шепотом, но шепот был ему знаком.

— Ты, наверное, хочешь спросить, — начала Лора, — что я здесь делаю?

Тень не ответил.

Он сел на единственный в комнате стул, помолчал, а потом спросил наконец:

— Это ты?

— Да, — ответила она. — Мне холодно, бобик.

— Ты умерла, девочка моя.

— Да, — сказала она. — Да. Я знаю. — Она положила ладонь на кровать, рядом с собой. — Иди сюда, посиди со мной, — попросила она.

— Нет, — сказал Тень. — Я уж лучше здесь как-нибудь. Нам с тобой надо кое-что выяснить.

— Это насчет того, что я мертвая?

— Можно и так сказать. Но меня скорее беспокоит то, как именно ты умерла. Вы умерли — ты и Робби.

— А, — сказала она, — ты об этом.

Тень почувствовал — или это ему только показалось? — запах тлена, цветов и формальдегида. Его жена — его бывшая жена… нет, поправил он сам себя, его покойная жена — сидела на кровати и не моргая смотрела на него.

— Бобик, — сказала она, — не мог бы ты — в общем, если тебе не сложно, не мог бы ты найти мне сигарету?

— Мне казалось, ты бросила курить.

— Бросила, — согласилась она. — Но я теперь уже не очень-то переживаю насчет здорового образа жизни. Глядишь, успокоюсь немного. Там, в холле, стоял автомат.

Тень натянул джинсы и майку и вышел, босой, в холл. Ночной портье, средних лет мужчина, сидел за стойкой и читал роман Джона Гришема. Тень купил в автомате пачку «Вирджинии слимс». И попросил у портье коробку спичек.

— Вы в номере для некурящих, — сказал портье. — Так что будьте добры, открывайте окно, когда курите. — Он протянул Тени спичечный коробок и пластмассовую пепельницу с логотипом мотеля «Америка».

— Будет сделано, — кивнул Тень.

Он вернулся в комнату. Лора успела лечь на спину, прямо поверх скомканного покрывала. Тень открыл окно и отдал ей сигареты и спички. Пальцы у нее были холодные. Она чиркнула спичкой, и он увидел, что ногти, которые обычно были у нее в безукоризненном состоянии, облуплены и обломаны, и под ними — грязь.

Лора прикурила, затянулась и задула спичку. Потом затянулась еще раз.

— Ничего не чувствую, — сказала она. — Наверное, зря я это.

— Мне очень жаль, — сказал Тень.