Ульяна Соболева - Легенды о проклятых. Безликий
Впрочем, мне пригодились ее уроки, спустя много лет, веков, я творил в постели такое, о чем приличные женщины даже не подозревали, а их мужья не знали и четверти способов удовлетворить своих жен из тех что знал и умел я. В женском теле не осталось ни одной загадки, ни одного отверстия где бы я не побывал в полном смысле этого слова. Мне нравился жесткий секс, я доминировал и меня за это любили. Юнец, способный заставить орать от боли и удовольствия, я придумывал изощренные пытки и выполнял их самые темные желания. Я любил брать их боль, любил по-настоящему, а они это чувствовали и платили за свой страх. Вот такое детство получилось, благодаря моему папочке.
К шестнадцати годам я привык к этому образу жизни к беспрерывному сексу. Я приносил Мадам немыслимую прибыль, я оправдал все ее надежды и никогда не отлынивал от «работы», в обмен на это Аглая все еще не приводила мне клиентов мужчин. Вне гласный договор. Пока золото сыпалось ей в руки, как из рога изобилия, она не искала претендентов на мой упругий зад.
До того момента, пока я не заговорил о том, что хочу получить часть моей прибыли и уйти. Аглая уговаривала остаться, она обещала несметные богатства, предлагала войти с ней в долю со временем, но я чувствовал, что задыхаюсь мне нужно было идти дальше, я созрел для мести, мне уже исполнилось восемнадцать, а я видел в жизни столько, сколько не влезет в десять томов энциклопедии разврата. Я перетрахал сотни тысяч женщин, я выпил немыслимое количество алкоголя, я пресытился и чувствовал себя грязным. Мне хотелось на волю. В нормальный мир, я устал быть шлюхой. Тем более насильно меня до сих пор никто не держал, и я отказал ей.
В жизни все совершают ошибки, а я…я, твою мать, сам по себе ходячая ошибка природы, с вывернутыми понятиями о благодетели и пороке. Мы ошиблись оба. Я, когда отказал ей, а она, когда продала меня сразу пяти клиентам, рассчитывая проучить или, что я сдохну после группового насилия. Я не сдох. Я выжил, потому что когда последний из них кончил мне на исцарапанную, искусанную, исполосованную кнутом спину, я убил его.
Не сразу, спустя пару часов, когда очнулся в собственной крови, с заплывшими глазами, разодранным задом и охрипший от криков. Они тоже совершили ошибку, оставив меня в живых при этом даже не покинув заведения Мадам Аглаи с которой продолжили приятный вечер, распивая вино и играя в кости.
Обезумевший, с какой-то отчаянной пустотой внутри я вспарывал им глотки тесаком и наслаждался их агонией. Наверное, так впервые проснулся зверь, жаждущий крови, задолго до моего обращения. Я сжег проклятый бордель и бросился бежать, слабый, истекающий кровью, без копейки за душой, но с таким опытом, которому мог позавидовать старец. Я повидал все пороки, всю грязь и дно этого проклятого мира, возможно уже тогда во мне осталось мало человеческого. Я избавился от иллюзий, жалости и сострадания как от ненужного балласта.
Снова скитания и холод, я бежал обратно в лес. Меня искали. Загоняли, как животное, собаками, преследовали сутками, но не поймали, потому что мне повезло… Я счастливчик, мать их так, уже в который раз выжил в полном дерьме и наткнулся на отряд мятежников. Они приняли меня за своего, и я снова стал бродягой без имени и возраста. Война с турками разорила земли. Междоусобицы разразились с такой силой, что впору всем дружно повесится. Народ разделился на тех, кто готов присягнуть Османскому султану Сулейману и перейти в мусульманство, и на тех, кто до последнего бился с врагом. Мне было все равно на чьей я стороне, тем более мы бежали с родных земель, отряд пересек границу с Польскими княжествами, и я вместе с ними. Попутно мы обчищали деревни, разоренные и растерзанные бесконечными войнами уже на территории Речи Посполитой. Все верили, что в другой стране нас ждет и другая жизнь. Точнее, они верили, а я уже не верил ни во что, только в ненависть.
Мне называли Зверем. Я не щадил никого, во мне просыпалась нечеловеческая жестокость и жажда крови. Я мог драть противника голыми руками. Впрочем, никому не было до этого дела. Меня боялись и это льстило. Пусть боятся. Я люблю чувство превосходства, ведь мой отец князь, а кровь не вода, впрочем, когда я доберусь до него ему это не поможет. Он вернет мне все, что задолжал с процентами.
ГЛАВА 8. РЕЙН
Я шел к цели. Медленно и упрямо. Я жаждал мести всем своим существом. Во всем что происходило я винил только его, Самуила Мокану. Это еще был тот возраст, когда я искал виноватых. Сейчас я прекрасно понимаю, что это мое нутро, моя черная душа. Из ребенка, который видел столько смерти не мог не вырасти моральный урод. А дальше я просто катился по наклонной в свою проклятую бездну, во мне жил мой личный персональный дьявол, а я «кормил» его новыми жертвами, кровью, цинизмом и развратом. Пока не встретил ее.
Мы ворвались в очередную горящую деревню в алчной жажде наживы. Ждали, когда солдаты двинутся дальше, оставив за собой горы трупов и наступали «второй волной». Возможно, мы были ничем не лучше их, хотя…иногда мы добивали самих солдат, обкрадывали дома, уводили скот. Бывало жители деревень, оставшиеся в живых, примыкали к нам, а иногда проклинали нас, а иногда…мы их убивали. Междоусобная война. Нет правых и виноватых. Условия диктует желание выжить, голод, жажда. Это сейчас снимают красивые фильмы о войне, пишут умные книги. Все это херня. Настоящая война - она уродлива, цинична, жестока. Всем нас***ть на благородство, патриотизм и остальной заумный бред, особенно когда брат убивает брата. Я же, всего лишь участник, мне плевать и на тех и на других, у меня свои цели, а мои дружки – это лишь способ выжить и достигнуть то, что я задумал. Я должен был дойти до Московского княжества. Один я не протяну, а с мятежниками преодолею больше половины пути. В любом случае я собирался их бросить при первой же возможности и, думаю, они об этом знали.
В этот раз мы понимали, что поживится нечем, все сгорело почти дотла. Переступая через обугленные трупы, мы прочесывали уцелевшие дома в поисках наживы, в лесу нас ждали голодные женщины и дети. Мы уже давно превратились в огромную коммуну голодранцев, типа семьи, иначе не выжили бы. Нас стало много, разношерстный народец любых национальностей.
Из десятка беженцев получился целый отряд: мародеров, преступников, беглых крепостных, шлюх и уродов.
Я не испытывал ни малейшего желания лазить по горящим избам, рискуя задохнуться или быть придавленным рухнувшим потолком или сгоревшими балками. Здесь нечего ловить, разве что мышей и крыс, которые сновали под ногами, покидая свои убежища или пожирали мертвецов, как и слетевшееся воронье.
Неожиданно в одном из домов разбилось стекло, осколки попадали к моим ногам, и я задрал голову, вздрогнув от неожиданности. Там что-то происходило. Непонятная возня. Словно кто-то отчаянно с кем-то боролся. Я решил, что один из наших нарвался на сопротивление и нехотя кинулся помогать. Таков неписанный закон. Сегодня ты не прикроешь чью-то задницу, а завтра не прикроют твою. Вот и все благородство.
В полу сгоревшей избе воняло гарью, дымом и потом. Я застыл на пороге. Охренеть. Оказывается, не все солдаты свалили из деревни, и пятеро ублюдков в суконных мундирах пытались изнасиловать польскую девчонку. Странно, она не кричала, яростно сопротивлялась, но не издала ни звука. Один сдирал с нее одежду, а четверо других тихо посмеивались и кидали пошлые шуточки. Я уже достаточно хорошо понимал польский. Ругательства цепляются самыми первыми. По идее я мог свалить, точнее должен был или свистнуть наших, и мы бы разделались с этими ублюдками в два счета, я уже дернулся к выходу, но что-то удержало меня.
Наверное, эти стройные голые ноги, которые пытался раздвинуть грязной лапищей солдат или светлые волосы, разметавшиеся по плечам, взгляд затравленный, гримаса ужаса на хорошеньком личике. Я помнил, что такое насилие…эти ПЯТЕРО…напомнили мне о том, что я хотел забыть, то, о чем ни один нормальный мужчина не хотел бы чтобы узнали другие.
Когда здоровяку удалось порвать на девчонке платье и грязная ладонь легла на упругую белоснежную девичью грудь, словно пачкая, марая похотью. Во мне поднялась волна ярости. Той самой неуправляемой злости которая напрочь сносила все планки и превращала меня в животное. Я расстрелял их всех. Одного за другим. Идиоты настолько увлеклись, что поставили свои мушкеты у стены, видимо считая, что им здесь больше ничего не угрожает. Обливаясь кровью, они попадали к ногам обезумевшей девчонки, которая тяжело дыша, сжимала разорванный ворот. По ее щекам катились слезы, и она смотрела на меня… Черт меня раздери если кто-нибудь когда-нибудь так на меня смотрел…. В то время, когда все знакомые мне женщины были шлюхами и в их глазах я мог прочесть лишь похоть и жажду наживы.
Она смотрела с немым благоговением, благодарностью, восхищением.
