Р. Скотт Бэккер - Слуги Темного Властелина

Но был ли это план? Или была просто очередная дунианская ложь, еще один способ заговаривать зубы, обманывать, порабощать?

А что, если Келлхус – вовсе не ассасин, отправленный убить своего отца, как он утверждает, а шпион, посланный по приказу своего отца? Случайное ли совпадение то, что Келлхус отправился в Шайме именно тогда, когда Священное воинство собралось его завоевывать?

Найюр был не дурак. Если Моэнгхус – кишаурим, он должен бояться Священного воинства и искать способы его уничтожить. Быть может, он затем и призвал своего сына? Темное происхождение Келлхуса должно было помочь ему внедриться в Священное воинство – и он уже сделал это, – в то время как его воспитание, или обучение, или колдовская хитрость, или как оно там называется, должно было помочь ему захватить это войско, перевернуть его вверх дном, быть может, даже обратить его против его собственного создателя. Против Майтанета.

Но если Келлхус служит своему отцу, а не преследует его, зачем он пощадил его, Найюра, тогда, в горах? Найюр до сих пор ощущал на своем горле немыслимую стальную руку, а под ногами – разверзшуюся бездну.

«Но я сказал правду, Найюр. Ты мне нужен».

Мог ли он заранее, уже тогда, знать о споре Пройаса с императором? Или это случайно так получилось, что айнрити понадобился скюльвенд?

По меньшей мере маловероятно. Но тогда откуда Келлхус мог это знать?

Найюр сглотнул, ощутил на губах вкус Серве.

Может ли быть такое, что Моэнгхус и сейчас общается с ним?

От этой мысли у него перехватило дыхание. Он представил себе Ксуннурита, слепого, прикованного под пятой императора…

«Неужели я такой же?»

Келлхус еще немного посмешил Серве, продолжая говорить все на том же проклятом наречии. Найюр понял, что он шутит, по смеху Серве, звонкому, как шум воды, струящейся по гладеньким, как камни, словам дунианина.

Найюр в темноте вытянул меч, уперся острием в занавеску, отвел ее в сторону и стал смотреть, затаив дыхание.

Их лица освещены оранжевым пламенем костра, их спины в тени. Они сидели бок о бок на ошкуренном стволе оливы, на том же, что и всегда. Как любовники. Найюр смотрел на их размытое отражение в отполированном клинке своего меча.

«Клянусь Мертвым богом, она прекрасна! Так похожа на…»

Дунианин обернулся и посмотрел на него блестящими глазами. Найюр моргнул.

Он ощутил, как его губы невольно растягиваются в оскале. Сердце забилось чаще, в ушах зашумело.

«Она моя добыча!» – беззвучно вскричал он.

Келлхус отвернулся и стал смотреть в огонь. Он услышал. Неизвестно как, но услышал.

Найюр отпустил занавеску, золотой свет исчез, сменившись тьмой. Непроглядной тьмой. «Моя добыча…»

Позднее Ахкеймион так и не вспомнил, о чем он думал по пути из Дворцового района в лагерь Священного воинства. Он просто внезапно очнулся и обнаружил, что сидит в пыли посреди остатков пиршества. Он увидел свою палатку, маленькую и одинокую, покрытую множеством пятен, истерзанную множеством дождей и дорог, прячущуюся в тени Ксинемова шатра. А за ней простиралось Священное воинство: огромный палаточный город, уходящий вдаль беспорядочной россыпью шатров, растяжек, знамен, значков и навесов.

Он увидел Ксинема, дрыхнущего у потухшего костра, свернувшись в клубок, чтобы защититься от ночного холода. Маршал, видимо, нервничал из-за того, что Ахкеймиона ни с того, ни с сего вызвали к императору на ночь глядя, и всю ночь ждал у костра – ждал, когда Ахкеймион вернется домой.

«Домой!»

При мысли об этом на глаза у него навернулись слезы. У него никогда не было дома, места, которое он мог бы назвать своим. У такого человека, как он, убежища нет и быть не может. Только друзья, разбросанные там и сям, которые почему-то – неизвестно почему – любят его и тревожатся о нем.

Он оставил Ксинема отсыпаться – день предстоит тяжелый. Огромный лагерь Священного воинства будет сворачиваться. Будут снимать палатки и шатры и туго наматывать их на шесты, подгонять телеги и грузить на них вещи и припасы, а потом начнется утомительный, однако исполненный торжества поход на юг, к землям язычников, навстречу отчаянию и кровопролитию – и, быть может, даже навстречу истине.

Оказавшись в темноте своей палатки, Ахкеймион снова вытащил пергамент со схемой, не обращая внимания на слезы, падающие на листок. Некоторое время он смотрел на слово «Консульт», как будто пытаясь вспомнить, что оно означает, какие ужасы предвещает. Потом окунул перо в чернильницу и дрожащей рукой провел от этого слова линию наискосок, к слову «Император». Наконец-то он нашел связь. Это слово долго висело само по себе в своем углу – скорее лишняя трата чернил, чем слово. Оно ни с чем не соприкасалось, ничего не значило, как угрозы, которые бормочет трус после того, как его обидчик ушел. Теперь с этим покончено. Жуткое видение обрело плоть и кровь, и ужас перед тем, чем оно было и чем могло бы стать, стал осязаемым.

Этот ужас. Его ужас.

Почему? Почему судьба предназначила это откровение именно ему? Что она, дура, что ли? Разве она не знает, как он слаб, как беспомощен?

«Почему я?»

Эгоистичный вопрос. Быть может, самый эгоистичный из всех вопросов. Любая ноша, даже такая безумная, как Армагеддон, всегда ложится на чьи-то плечи. Почему же не на твои?

«Потому что я – человек сломленный. Потому что я жажду любви, которой не могу обрести. Потому что…»

Но этот путь чересчур легок. «Быть человеком» как раз и означает быть слабым, терзаться несбыточными желаниями. И с каких это пор он завел привычку упиваться жалостью к себе? В какой момент медленного развития жизни он стал видеть в себе жертву мира? Неужто он сделался таким идиотом?

Спустя три сотни лет именно он, Друз Ахкеймион, вновь обнаружил Консульт. Спустя две тысячи лет именно он, Друз Ахкеймион, оказался свидетелем возвращения потомка Анасуримборов. Ананке, Блудница-Судьба, избрала для этих нош именно его! И не его дело спрашивать почему. Все равно эти вопросы не избавят его от ноши.

Надо действовать, выбрать время и преодолеть – поразить, застигнуть врасплох. Он – Друз Ахкеймион! Его песнь способна испепелить легионы, разверзнуть землю, свести с небес огнедышащих драконов.

Однако когда он снова принялся изучать лежавший перед ним пергамент, в сердце его решимости разверзлась пустота, подобная безветрию, которое заставляет затухать круги, расходящиеся по поверхности пруда, делая их все незаметнее и незаметнее. А вслед за этой пустотой зазвучали голоса из его снов, пробуждая полузабытые страхи, вздымая туман невысказанных сожалений…

Он снова обнаружил Консульт, однако он ничего не знает ни об их планах, ни о том, как их можно вычислить. Он даже не знает, каким образом их вычислил сам император. Они прячутся так, что их и не увидишь. Одна-единственная неровная линия, соединяющая «Консульт» и «Императора», не имела никакого значения, кроме того, что где-то как-то они были связаны. А если Консульт сумел внедрить в окружение императора этого… этого оборотня, ничего не остается, как предположить, что при всех прочих Великих фракциях они тоже имеются – по всем Трем Морям и, быть может, даже в самом Завете.