Кристофер Паолини - Наследие

«Во время битвы с Проклятыми один из наших, некий эльф по имени Тхувиель, убил себя с помощью магии. То ли это произошло случайно, то ли осознанно, так никто толком и не понял, но результат вы можете видеть сами. Хотя, конечно, не весь результат, ибо вызванный заклятиями Тхувиеля взрыв сделал всю эту местность непригодной для жизни. Те, кто здесь оставались, вскоре покрылись язвами, у них стали выпадать волосы, и многие вскоре умерли».

Встревожившись, Эрагон поспешно произнес заклинание — оказалось, что оно требует не так уж много сил, — а потом спросил:

«Как же мог один человек или даже эльф нанести такой ущерб целому острову? Даже если этому Тхувиелю помогал его дракон! Я даже представить себе этого не могу, разве что его дракон был величиной с гору!»

«Его дракон не помогал ему, — сказал Глаэдр. — Его дракон был мертв. И весь этот ущерб Тхувиель нанес вполне самостоятельно».

«Но как?»

«Единственным доступным для него способом: превратил свою плоть в энергию».

«Он превратил себя в духа?»

«Нет. Эта энергия не обладала ни мыслью, ни конкретной структурой, и как только он ее высвободил, она сеяла разрушения до тех пор, пока не иссякла».

«Я как-то не сознавал, что в одном-единственном теле может содержаться такое количество энергии».

«Это не слишком хорошо изучено, но известно, что даже самая маленькая частица материи способна выделить огромное количество энергии. Материя, похоже, вообще являет собой некую застывшую, замороженную энергию. Растопи ее и получишь паводок, которому мало что способно противостоять… Говорят, здешний взрыв был слышен даже в Тирме, а облако дыма, которое за этим последовало, достигло вершин Беорских гор».

«Значит, в результате этого взрыва и погиб Глаэран?» — спросил Эрагон, имея в виду одного из Проклятых, который, как ему было известно, умер еще на острове Врёнгард.

«Да, Глаэран погиб здесь. А вот Гальбаторикс и остальные Проклятые сумели себя защитить, поскольку были предупреждены заранее. В результате взрыва погибло и немало Всадников — из тех, кому не повезло».

Пока Сапфира, скользя под низко висящими облаками, кружила над островом, Глаэдр постоянно руководил ее полетом, подсказывая, куда ей направиться, и в итоге она повернула четко на северо-запад. Глаэдр называл каждую гору, мимо которой она пролетала: Илтхиарос, Феллсверд, Намменмаст, Хилдрим, Тирнадрим. Он также перечислял названия многих крепостей и сторожевых башен, теперь лежавших в развалинах, успевая поведать Эрагону и Сапфире кое-что из их истории. Впрочем, повествования старого дракона с должным вниманием слушал один Эрагон.

Он чувствовал, как старая печаль вновь проснулась в душе Глаэдра. И печаль эта была связана не столько с гибелью прекрасного города Дору Арибы, сколько с гибелью Всадников, с почти полным уничтожением драконов, с утратой тысячелетних знаний и мудрости. Память о том, что было раньше — память о той великой дружбе, которая когда-то существовала между членами ордена, — была для Глаэдра чрезвычайно мучительной, ибо усугубляла чувство глубокого одиночества, владевшее им. И Эрагон, чувствуя все это, и сам невольно начал печалиться.

Он слегка отдалил свое сознание от сознания Глаэдра, но это не помогло: долина по-прежнему казалась ему мрачной, исполненной меланхолии, словно сама эта земля оплакивала падение и гибель Всадников.

Чем ниже летела Сапфира, тем крупнее выглядели здания внизу. Когда Эрагону стали очевидны их реальные размеры, он понял: то, о чем он читал в «Домиа абр Вирда», вовсе не было преувеличением; некоторые из этих зданий были поистине невероятной величины, и Сапфира могла бы свободно пролететь их насквозь или летать внутри их.

По окраинам этого заброшенного города Эрагон все чаще стал замечать лежащие на земле груды гигантских белых костей: все, что осталось от драконов. Это прискорбное зрелище наполнило его душу негодованием, и все же он не мог не смотреть туда. Более всего его поразили размеры этих древних костей. Лишь очень немногие драконы были меньше Сапфиры, зато большая их часть была значительно ее крупнее. Самый большой скелет, который заметил Эрагон, был по его прикидкам футов восемьдесят в длину и, наверно, футов пятнадцать в ширину в районе грудной клетки. Один только череп — огромный, с яростным оскалом, покрытый пятнами лишайников и от этого напоминавший крупный осколок скалы, — был длиннее и выше, чем вся центральная часть туловища Сапфиры. Даже Глаэдр, когда он еще обладал плотью, показался бы, наверное, не таким уж большим по сравнению с этим погибшим драконом-великаном.

«Там лежит Белгабад, величайший из нас», — сказал Глаэдр, заметив объект пристального внимания Эрагона.

Эрагон смутно помнил это имя благодаря одной истории, которую читал еще в Эллесмере. Правда, автор написал лишь о том, что Белгабад погиб во время сражения с Проклятыми, как и многие другие драконы.

«А кто был его Всадником?» — спросил Эрагон.

«У него не было Всадника. Белгабад был диким драконом. Много веков он жил один в ледяных просторах Севера, но когда Гальбаторикс и Проклятые начали убивать драконов, он полетел нам на помощь».

«А он всегда считался самым большим из драконов?»

«Всегда ли? Нет. Но в то время — да, он был, пожалуй, самым большим».

«Как же он на Севере находил себе достаточно пропитания?»

«В те времена драконы таких размеров большую часть времени проводили в некоем сонном полузабытьи, мечтая о самых разнообразных вещах — о движении звезд, или о том, как в течение тысячелетий возникают и разрушаются горы, или даже о чем-то столь малом, как движение крыльев бабочки. Я отлично понимаю, сколь соблазнительно подобное времяпрепровождение, но пока я нужен бодрствующим, я бодрствующим и останусь».

«А ты… знал… Белгабада?» — спросила Сапфира, и чувствовалось, что мысли ее ворочаются с трудом из-за крайней усталости.

«Я с ним встречался, но близко его не знал. Дикие драконы, как правило, неохотно общались с теми из нас, что были связаны с Всадниками. Они смотрели на нас сверху вниз, немного даже презрительно, считая слишком «ручными», слишком зависимыми, а мы, в свою очередь, тоже посматривали на них с известной долей презрения, считая, что они полностью находятся во власти собственных инстинктов. Хотя, если честно, порой из-за того же мы ими и восхищались. А также, если вы помните, у диких драконов не было собственного языка, и одно уже это создавало между нами куда большие различия, чем вы можете себе представить. Язык меняет разум до такой степени, что это даже объяснить трудно. Дикие драконы, разумеется, способны объясняться не менее эффективно, как и любой гном или эльф, только они делают это, обмениваясь воспоминаниями, образами и ощущениями, а не словами. Лишь самые хитроумные из них все же решились выучить язык того или иного народа. — Глаэдр помолчал и прибавил: — Если я правильно помню, Белгабад был дальним предком Раугмара Черного, а Раугмар, как ты, конечно же, помнишь, Сапфира, был очень-очень-очень далеким предком твоей матери Вервады».