Чайна Мьевиль - Шрам

Это так ее потрясло, что у нее даже дыхание перехватило. Она часто заморгала, пытаясь восстановить четкость зрения. Фенек смотрел на нее: ни особой жестокости, ни злости не отражалось на его лице.

— Ничего ты от меня не узнаешь, Беллис, — сказал он все тем же голосом. — Ничего тебе не отломится. Катарсиса не получится, когда ты отсюда уйдешь, лучше тебе не станет. Ты понимаешь? Да, я тебе лгал. Я тебя использовал. И многих других тоже. Я делал это без зазрения совести. И сделал бы снова. Я хотел попасть домой. Если бы ты оказалась рядом и это было бы нетрудно, я бы взял и тебя, но если бы тебя рядом не оказалось, то так бы тут и прозябала. Беллис… — Он наклонился, сидя на скамейке, и потер свою культю. — Беллис, у тебя кишка тонка состязаться со мной.

Он неторопливо покачал головой — приход Беллис ничуть его не смутил. Ее трясло от ненависти. Он правильно сделал, что не сказал ей правды о том, чем занимается. Тогда она, при всем ее желании вернуться домой, ни за что не стала бы ему помогать.

— В тебе, Беллис, нет ничего такого выдающегося. Ты была одной из многих. Я обошелся с тобой так же, как с другими. Единственное твое отличие от других в том, что ты теперь здесь. Ты думаешь, в твоем приходе сюда есть какой—то смысл? Что ты должна была… что? Выяснить отношения? — Сайлас Фенек, прокуратор Ныо—Кробюзона, с сожалением покачал головой. — Нет у нас никаких отношений, Беллис, — сказал он. — Уходи. — Он лег на спину и уставился в потолок. — Уходи. Я хотел вернуться домой, и ты подвернулась мне под руку. Ты знаешь, что я сделал, и знаешь, почему. Никаких тайн, никаких разгадок… Уходи.

Беллис задержалась еще на несколько секунд, но сумела уйти, прежде чем заговорила бы снова. Она произнесла за все это время только четыре слова. В животе у нее все переворачивалось от сильного чувства, для которого она не могла подобрать названия.

«Они его не убьют, — мрачно думала она. — Даже не накажут. Его ведь даже кнутом не погладили. Слишком ценный, слишком жуткий. Они думают, что Фенек может научить их чему—нибудь, что из него можно выудить важную информацию. Может, так оно и есть.»

И она ушла. Она не могла не понимать, что, по крайней мере, в одном Фенек был прав.

Лучше ей после этого визита не стало.

Беллис удивилась, обнаружив, что Иоганнес остается в ее жизни. Было время, когда он, казалось, питал к ней отвращение и не желал ее видеть.

Она по—прежнему находила его бесхребетным. Даже когда ее собственная преданность Нью—Кробюзону стала блекнуть и забываться, она не могла не думать о Иоганнесе как о перебежчике. Быстрота, с которой он приспособился к Армаде, вызывала у нее отвращение.

Но теперь в нем появилось что—то безрадостное. Его вспыхнувшее вновь желание быть ее другом казалось ей немного жалким. И хотя Беллис проводила большую часть своего времени с Каррианной, чья непочтительность и преданность доставляли ей истинное удовольствие, а Каррианна не очень—то жаловала Иоганнеса, Беллис время от времени позволяла ему задержаться у нее. Она испытывала к нему жалость.

Аванка поймали и захомутали, команда Тинтиннабудума оставила Армаду, и нужда в услугах Иоганнеса отпала. Иоганнес сделал свое дело, и теперь Круах Аум работал с магами Любовников и Утером Доулом, был введен во внутренний круг, чтобы выявить тайны добычи возможного. Беллис решила, что Иоганнес понял: ему предстоит провести в городе долгие годы — почти на положении заключенного.

Иоганнес продолжал работать с группой, ведущей наблюдение за аванком: они определяли его скорость, оценивали биомассу в регионе, измеряли магические потоки. Но это была одна видимость работы — дел хватало едва на полдня. Выпив, Иоганнес начинал жаловаться: его, мол, выжали и выкинули. Беллис и Каррианна ухмылялись за его спиной, слушая эти пьяные речи.

Иоганнес высказывал осторожную неуверенность касательно их курса, их нахождения в Скрытом океане. У Беллис на душе теплело, когда она находила малейшие признаки несогласия, оппозиции политике Любовников. Отчасти именно из—за этого она не была против общества Иоганнеса.

Он был слишком труслив, чтобы признать это, но, как и Беллис, хотел, чтобы Армада повернула назад. Но шли дни, Армада все дальше и дальше углублялась в Скрытый океан, — и Беллис вдруг обнаружила (и нежданная надежда снова загорелась в ней), что они с Иоганнесом не одиноки.

Бегство Хедригалла стало незаживающей раной. Армада продолжала движение в моря, которые не подчинялись законам океанологии. Гражданам, которые все еще переживали скорбное торжество победы и были воодушевлены риторикой величайших из вождей Саргановых вод за всю их историю, происходящее могло казаться приключением или участью, дарованной богами. Но вот когда убежал преданный своему городу Хедригалл, затеянное Любовниками предприятие приобрело жутковатую окраску.

«Высокомерие» быстро заменили. Теперь над «Гранд—Остом» висел другой аэростат, наблюдавший за горизонтом. Но он был куда как меньше и висел ниже. Видно с него было не так далеко, как с «Высокомерия», — и людям, во всем остальном преданным властям, не давало покоя метафорическое значение этого факта.

«Что он увидел там впереди? — бормотали они. — Хедригалл — что он там увидел?»

Город двигался словно сам по себе. Голоса, призывавшие повернуть назад, звучали совсем негромко. Замолчали даже те правители, которые не одобряли плана Любовников, хотя, возможно, они теперь предпочитали выражать свое неудовольствие в узком кругу. Но над кварталами города витал дух Хедригалла — дух протеста, — и торжественное волнение, с которого начиналось путешествие, улетучилось.

Флорин и Шекель давали новые названия существам, которых видели под водой, — быстробеги, танцующие мухи, желтоглавы.

Они наблюдали за натуралистами Армады, которые плавали над необычными новыми животными, вылавливали некоторых сетями, держались подальше от здоровенных курносомордых желтоглавов, делая с них гелиотипы при помощи громоздких водонепроницаемых камер и фосфорных вспышек.

Стайки животных метались между труб и корпусов, торчавших внизу, словно корни. Они смешивались с более—менее знакомыми рыбами (даже в Скрытом океане обитал мерланг и всякая мелкая рыбешка) и поедали их или сами становились их добычей.

Флорин нырнул и, шевеля щупальцами, принялся играть с парой рыбешек размером с ладонь. Когда он выбрался на поверхность, Шекель уставился на шрамы на его спине.

Все дальше и дальше в это море.

По ночам раздавались странные звуки — брачные крики невидимых животных, голоса которых напоминали бычьи. Случались дни, когда купаться вообще было нельзя — даже самым выносливым и любопытным ныряльщикам; рыболюди — и те прятались тогда в маленьких пещерках в днищах городских судов. Это были опасные воды. Армада проходила вдоль кромок непредсказуемых кипящих приливов, по охотничьим угодьям пиасы, вблизи живых воронок, жадно вихрившихся вокруг города, но державшихся на расстоянии.