Людмила Минич - Земля вечерних звёзд

Ак Ми Э очнулась, все еще хватаясь за дерево. Сделала шаг, другой непослушными ногами. Побежала, полетела домой. К сыну.

— Он вернется! — Влетела, забыв о тишине.

Сис Мя Э таращила на нее заспанные глаза. Тин Ло проснулся и помаргивал, забыв разрыдаться от того, что его тихий сон прервали. Оба глядели на Ак Ми Э.

— Он вернется, сыночек! — Ак Ми Э подхватила Тин Ло, раскачивая. — Он вернется! — целовала она сына.

Остановилась.

— Он вернется… — обернулась к Сис Мя Э, тихо опускаясь на шкуры, внезапно ослабев. — Я знаю…

Темнота.

Тай закрыл глаза, силясь вернуться в белый сад, но темнота не ушла. Нет белого сада, нет дождя из лепестков, нет аромата, будоражащего кровь. Это сон.

Вновь открыл глаза. Темнота. И жуткая тяжесть в груди, с каждым вздохом накатывавшаяся все больше.

Тай попробовал пошевелиться и тяжело закашлялся. Изнутри побежала болезненная дрожь, тяжесть навалилась так, что не двинуться. Что случилось? Он видел сад… словно опять побывал на краю. Он ходил там, среди деревьев, долго-долго, почти целую вечность. Без забот, без памяти о том, что приключилось, без боли и страха. Один. Что же выходит? Теперь он за чертой?

Вспомнил. Река. Шаграт. «Великая Гайят»… «За измену»… Все вспомнил.

Удалось-таки. Справились. Собаки!

— Эй, слышь, — тихо заколыхалось где-то рядом. Дрожащий огонек ворвался в темноту, попрыгал на фитиле, разгораясь, встал ровно.

— Ожил вроде? — Это уже с другой стороны.

Огонек приблизился. Маслянка. Тай сморщился. Какая вонь! Невозможно. Его сейчас стошнит. Он снова раскашлялся, разрезая тяжесть внутри, как ножом. «Убери», — хотел сказать, вместо того выдохнул со свистом. Горло не слушалось. Грудь тоже.

Маслянка приблизилась вместе с чьей-то рукой. Из темноты вдруг вынырнула кудлатая нечесаная голова, уставилась на Тая. У бородача тут же отобрали свечу.

— Куда ты прямо в рожу ему тычешь? — хрипловато ругалась женщина. — Не видно, что его корежит? Вот пообвыкнут глаза!..

Как тень, из тьмы возникло ее грубоватое лицо, не молодое и не старое. Нечесаные волосы в беспорядке упали на плечи, едва прикрытые рубахой. Дальше не видать, все тонет во мраке.

Это хорошо, что ожил, — шептала она, приближаясь к Таю и отводя подальше маслянку. — Хорошо… Мы-то думали…

— Мы-то… — раздалось из темноты. — Ты все это, дура! Все ныла… А поди ж ты…

— Я?! — Женщина кинулась в сторону, зашептала громко: — Это я — то?! А кто с ним тут днями-ночами глаз не смыкал?! Кто тут над ним рассиживал? Ты?! Нет, скажи! По совести скажи, морда бесстыжая! Ты?

Мужик что-то бубнил, отбиваясь. Она наступала:

— Да! Ты таскать утопленников в дом горазд! Все! Ни на что больше не годный! — закончила женщина торжествующе, не слушая ничего.

Теперь ясно. Его, похоже, вытащили где-то из Самока. Этот самый, кудлатый… Как же воняет эта маслянка! Хуже боли, хуже камня внутри, хуже… Что им стоит убрать ее?

Женщина опять нависла над Таем.

— Откудова хоть будешь? А?

Тай попробовал что-то простонать. Нет, ему нельзя сознаваться. Пока он так слаб. Они ведь сразу в лагерь помчатся, за наградой. А там, наверное, не один такой Шаграт или Табат сторожит. Да есть ли там хоть кто-то, верный ему?

— О-ох… — вздохнула женщина. — Бедолага… И сказать-то не можешь. И молодой-то какой!.. Рано тебе еще… того… Ладно, поутру мой Мирна за умельцем сбегает. Тот еще не таких на ноги ставил. Кабы не он… ты б давно уж… — бормотала она.

Боевой ее задор исчез. Любопытство тоже не было удовлетворено. Только зря спохватилась среди ночи.

— Ну, что ж… Спать, что ли, давай, — зевнула. — Не денется он никуда. Раз ожил уже…

Свет потух.

К боли и бессилию прибавилось мучительное сомнение. Она сказала «мой Мирна»? Ведь так она сказала? Адья сроду таких имен не носили. Неужели он в Дэльгаре? Его занесло так далеко? Не может быть. Чего же они тогда на адья при нем говорили? Выпытать что-то хотели? И что за умельца они притащат? Невольно вспоминались мастера пыток из королевских подземелий в Чатубе. В столице о них ходили легенды. Нет, не может быть, чтобы Самок нес его до самого Дэльгара!

Утро принесло новые раздумья. Тай все-таки забылся сном, тяжелым и мучительным. Он больше не ходил по белому саду. Проваливался напрочь, без видений, даже во сне чувствуя огромный камень, навалившийся на грудь. Просыпался, пытаясь его сдвинуть, и только тут вспоминал, что это не камень. Это чей-то клинок постарался. Чей-то, кому Тай еще отомстит. Если выберется.

Он очнулся. То ли камень стал меньше от бесконечных попыток его отодвинуть, то ли ему не суждено было и в этот раз уйти в мир богов, но сегодня он даже выдавил из себя, даже выхрипел:

— Пи-ить…

Тут же услыхал чье-то шарканье.

— Ма-а! Он пи-ить просит! — оглушил его звонкий голос.

— Ну так дай! — женщина ответила откуда-то снаружи, еле слышно. — Я ми-игом!

Смешная мордашка, слишком светлая для адья, слишком широкая, наклонилась над Таем. Девчонка, лет двенадцати-тринадцати. Она поднесла деревянный черпак, и Тай жадно потянулся к нему губами. Больше вылилось, чем выпилось, но теперь ему действительно полегчало. Он даже чувствовал раненую ногу. А раньше — не тут-то было. Он попытался рассмотреть этой небольшой домик с обмазанными глиной ветхими стенами, поворачивая голову. Однако вскоре отказался. Тяжело ворочать шеей. Сразу же в груди отдается.

Женщина влетела внутрь, дав знать о себе сразу целым ливнем вопросов, на которые Тай все равно ответить не мог. Трудно, очень трудно. Ну как он? Ему лучше? Это он сам в речку свалился или сподобил кто? Он опускал веки, говоря «да», когда мог.

— Ты ведь адья? — наконец спросила она, блеснув глазами. — Из войска? Что, говорят, на Самок ушло?

Тай удивленно поднял брови, не сдержавшись. Ушло на Самок? Из ее болтовни стало ясно, что войско ушло несколько дней назад. Сколько же он провалялся?

Женщина не замедлила удовлетворить его молчаливое любопытство, сообщив несколько запоздало, что зовут ее Лифи. Она, казалось, могла и вовсе без умолку тараторить. Тай разглядывал хозяйку. Тоже светловата для истинных адья. И волосы чуть светлее, уже слегка тронутые сединой. Но дэльгарские женщины не перетягивают волос кожаными повязками поперек лба, а прячут макушку под светлый платок. И свято соблюдают этот обычай. Она не дэльгарка. Но вот имя… Да и девчонка еще посветлее, чем мать, будет.

Лифи, бегая по убогой мазанке, растирая зерно, суетясь у очага и все время окликая свою нерасторопную дочку, между делом выболтала Таю, что муж у нее рыбак. Правда, коли зимы суровые случаются, то он чем иным промышляет. Вот его полночи и донимало, что Самок, поди, раздулся от такого дождя — надо б лодку вытащить подальше на берег. Ворочался, ворочался, потом не выдержал. Кликнул Марда. Это дружок его распрекрасный, вот ведь бездельник проклятый! Нет, человек-то неплохой, что кому подмогнуть, это пожалуйста, а вот самому за ум взяться… Вот и перебивается, чем можно. Там наймется, здесь. А когда прижмет, приходит и у них одалживается. А Мирпа ее — он что… завсегда готов дружку в помощь. А чем они помощники тому Марду, сами еле держатся. С тех пор, как старшенький сгинул… Да эти прохвосты сбежали. Из родного-то дома!.. Надо ж такому случиться! Ах они бездельники! Ах неблагодарные! Она ж растила их, растила, с такой вот кровинушки!