Елена Чудинова - Ларец

— Ни Боже мой! — воскликнул тот живо. Кружева, отделанные алыми лентами, изрядно бледнили молодого человека или же он подурнел еще за те сутки, что они не видались? — Нонешний вечер оставлен за нами, как я и просил.

Лакеи, к великому удовольствию Нелли, в доме оказались не утукками, а самыми заурядными детинами с вечной заспанностью в физиогномиях. Самый шустрый побежал докладывать в ту сторону дома, откуда доносилась игра на клавирах. Кроме того, звучало и пение — женское и мужское. Ивелин нахмурился.

— Наверное ж обещалась не звать других, — недовольно пробормотал он.

— Просят пожаловать господина Ивелина с друзьями, — почтительно согнулся лакей в оливковой ливрее.

Весь дом, казалось, пах сандалом и пачулями, впрочем также и розовым маслом. Утонченные признаки роскоши, присущей молодой даме света, глядели отовсюду. То был и хрусталь, разноцветно дробящий сиянье восковых свечей, и розовое дерево, и нежные шелка. Бросилось Нелли в глаза одно: в дому не нашлось бы ни единой неновой вещи. Казалось, Гамаюнова боится явить посторонним глазам хоть один привычный предмет, опасаясь здраво, как бы он ни оказался уж слишком немоден.

Лидия, в платьи цвета перванш, с волосами, украшенными единственно цветком белоснежного крина, полуобернулась от клавикорд, но не вглядываясь в вошедших. Стоявший рядом молодой мужчина, напротив, поклонился с изящной учтивостью, и что-то знакомое смутно показалось Нелли в его облике.

— Сердечно рада, но без церемоний! — озорно воскликнула она. — Мочи нет, только что доставили наимоднейшие ноты. Покуда не выслушаете, господа, не желаю и представлений! Так что прошу садиться и внимать!

— Все покоряются с охотою, — с восхищенною улыбкой вымолвил Ивелин.

— Селены робкия лучи,Лобзают трепетныя долы, -

запел молодой человек наиприятнейшим тенором, едва гости расселись на скользких атласных стульях.

— Восторг пленительной ночиОблегчит сердцу гнет тяжелый! —

отозвалась Лидия из-за клавир.

— Лобзают трепетныя долыЗефиров игры молодых, -

подхватил молодой человек. Решительно, Нелли видала уж когда-то эти рыжие волосы, присыпанные голубоватою пудрой до малинового оттенка.

— Облегчит сердцу гнет тяжелыйВенок из мирт и стройный стих. -

Голос у Гамаюновой, как ни крути, был поставлен превосходно.

— Зефиров игры молодыхБегут скользящими тенями, -

и веснушки певца также казались Нелли знакомы. А само лицо, пожалуй, нет, право, не ошиблась ли она?

— Венок из мирт и стройный стихЦарят над спящими лугами, -

локоны Лидии задорно качались в такт музыке: Ивелин не сводил с нее глаз.

— Бегут скользящими тенямиВ небесной тверди облака, -

тенор певца делался все чувствительнее. Курносный нос, осыпанный веснушками, оборотился в профиль. Индриков! Тот, что проигрался в тот карточный вечер у Венедиктова, проигрался в дым!

— Царят над спящими лугамиДвояко нега и тоска! -

В голосе Гамаюновой плескалось торжество.

— В небесной тверди облакаНесут душе успокоенье, -

немудрено, что Нелли не враз Индрикова признала. Простодушное лицо его сделалось как-то вострее, словно кожа сильнее на нем натянулась, крылья носа и губы странно утончились. В отличье от Ивелина, вид его, впрочем, дышал отменным здоровьем.

— Двояко нега и тоскаПевцу являют озаренье! — пела Лидия.

Отец Модест неслышно приподнялся со стула и прошел по вощеному паркету к трехстворчатому окну.

— Несут душе успокоеньеТок водных струй и блеск росы, -

Индриков галантно склонился, переворачивая для Лидии страницу.

— Певцу являют озареньеНатуры спящия красы! -

Лидия расхохоталась, сама себя перебив.

Нелли поймала взгляд Роскофа, и тот улыбнулся ей одними уголками губ.

— Ток водных струй и блеск росыНет сердцу лучшего привета! —

воодушевлялся Индриков.

— Натуры спящия красыСумей познать вдали от света! —

Лидия заиграла усерднее.

— Нет сердцу лучшего привета,Чем обаяние ночи! -

Голос Индрикова взлетел энергически.

— Сумей познать вдали от светаСелены робкия лучи! -

Лидия рассмеялась, отталкиваясь от клавир на крутящемся табурете. — Экая прелесть, это вить эклога! Поют поселянин и поселянка на лугу.

Ивелин, отец Модест и Роскоф встретили конец эклоги рукоплесканиями, к коим, помявшись, присоединилась и Нелли.

— А теперь знакомьте меня с Вашими друзьями, Алексис! — воскликнула Гамаюнова. Сияющие ее черные глаза остановились на Роскове и расширились вдруг, отпрыгнули к отцу Модесту, словно испуганные зверки, скользнули по Нелли. Бледность залила лицо Лидии.

— Давний знакомец мой Филипп де Роскоф, дворянин из Франции, — радостно отозвался Ивелин. — Макар Игнатьич Шемаханский, помещик Тверской губернии. Наконец, юный наш друг Роман Сабуров, недоросль.

— Представлю в свой черед Федора Индрикова, — отозвалась Гамаюнова деревянным голосом. — Жаль, что уж он должен ворочать ноты господину Безыменскому, нето б остался с нами еще.

— Душевно бы рад, моя повелительница, да, право, не могу, — Индриков принялся свертывать ноты в трубу.

Отец Модест, пройдя до средней створки окна, остановился, поворотясь к окну в профиль.

Раскланиваясь на ходу, Индриков юркнул в двери так резво, что лакей едва успел их растворить перед ним.

— Теперь может поговорить средь коротких друзей, — Роскоф отчего-то дотронулся до своей щеки. — Вить люди сторонние нам, право, ни к чему.

— Боюсь, не такой уж и сторонний человек господин Индриков, — сквозь зубы проговорила Нелли. — В последнюю встречу нашу он проигрался в дым Венедиктову, хотел топиться в Неве, а нынче свеж, как розан. Не стоило б давать ему уйти.

— Что ты плетешь, девочка-мальчик? — Грудь Лидии тяжело вздымалась, выступая из голубых кружав. — Жаль, не скормили тебя тогда асаккам, а только сейчас мне и пугаться не след! Посередь Москвы в собственном дому я от вас безопасна! А Индриков тебе дался вовсе зря, тогда проигрался, после отыгрался, экое большое дело!

— Будто тут беленою кто накурил! — Ивелин кинулся к Лидии. — Уж наверное мои друзья не хотят причинить тебе беспокойства, душа моя, хоть и мелют невнятно. Не угар ли от камина, надо б кликнуть слуг! С чего зовешь ты юного Романа девочкою?

— А Роман и впрямь девочка, о коей Ваша голубиной души подруга только что пожалела, что не бросила ее на съеденье диким тварям наподобие крокодилов, — усмехнулся отец Модест. — Она б так и сделала, да некто иной запретил.