Тамара Воронина - Приносящая надежду

Когда Тауларм посетил король, в свите которого был маг Карис, чьи таланты достигли нежданных высот, Лена поверила в эти восемь лет. Нет, Карис почти не изменился, он все-таки был маг, а вот вместо порывистого молодого человека Родага Лена увидела сорокалетнего мужчину… впрочем, такого же порывистого и подвижного. С ним был юноша, в котором Лена не узнала наследного принца.

Родаг позволил себе неслыханную вольность: приветствовав Владыку и Светлую, как положено, он вдруг обнял и расцеловал Лену.

— Ты все-таки вернулась к нам, — с нескрываемой радостью сказал он. — Я и не думал, что это случится при моей жизни.

— У меня нет желания уходить отсюда надолго, — призналась Лена. — Даже если бы наше Странствие было гладким, мы все равно бы вернулись, пусть не сейчас, но через год-полтора… Я понимаю, что для тебя это долго… Я еще не отвыкла от нормального понимания времени.

Вечером и король, и принц, и Владыка, и маги увлеченно слушали рассказы о других мирах. О Дарте, о Даге и его брате Броне, о войнах, о проклятом мире, в котором у Гарвина заболела голова. О времени, проведенном среди эльфов и среди людей. Маркус сразу вспомнил, что он всего лишь Проводник, хоть и из горских Гаратов, и все больше помалкивал, а шут не стеснялся, он как раз привык к вниманию коронованных особ, а эльфы стесняться и вовсе не умели. У наследника короны горели глаза. Сколько ж ему лет? Семнадцать или около того? Подросло поколение, для которого эльфы Лиасса были своими эльфами. А Родаг попривык быть королем людей и эльфов. Этого пока еще никому не удавалось, даже в иных мирах, даже Даг был просто королем Кадинии.

Лена обещала обязательно навестить Сайбу и даже пожить в ней некоторое время, но не раньше, чем окончательно выздоровеют ее друзья. Король убыл через пару дней, а Карис остался по каким-то своим магическим делам, очень возможно, свежевыдуманным: он просто хотел побыть со старыми друзьями. Они чуть не до утра просидели впятером, уговорили не одну бутылочку вина. В этой компании коронованных особ не было, потому Маркус вел себя вполне раскованно, и Лена почему-то вдруг вспомнила, каким опасным он выглядел не только в ее глазах, но и в глазах всех встречных — тогда, на площади… А еще он сказал ей: «Тебе не дано сильно любить и не надо быть сильно любимой». Что-то в этом роде. Вот и неправда!

Она замечательная. Она просто замечательная. Хотел бы я иметь такую дочку. Простая и естественная — при всей ее мощи, при всем ее значении. Не понимает. Не осознает своей роли. Столько уже сделала, но не осознает. Не хочет. Не может поверить в том, что она совсем не такая, как все…

Лена заставила себя выскользнуть из сознания Кариса. И он не заметил. Как бы так научиться контролировать себя, а то так заблудишься… Впрочем, нет. Она просто понимала, что думает Карис, как понимала, что думает Маркус или даже Гарвин, это не пугало так, как минуты, когда она была Милитом или просила силу у солнца вместе с Гарвином. Наверное, именно из-за этого страха ничего подобного больше не повторялось.

Выздоровление Гарвина затягивалось. Ожог на груди почти прошел и особого беспокойства ему не причинял, а вот новые легкие никак не могли адаптироваться к организму. Или организм к ним. Лена проводила с ним много времени, даже больше, чем с шутом, и пользовалась каждой возможностью взять его за руку или просто прикоснуться. Он был слаб, и ее сила поддерживала его, он только головой качал, понимая, что она не из кокетства или нежности берет его за руку, а с чисто лечебными целями. Они много разговаривали. Очень много. Причем удивительно разговорчив был сам Гарвин. Он рассказывал о жене и детях, о детстве, о брате, которого любил явно больше, чем сестру. Рассказывал, как познакомился с женой: его обвинили в убийстве человека, что должно было кончиться косым крестом, но Вика видела действительного убийцу и описала его. Убийцу отыскали (Гарвин это время сидел в особо неуютной камере в глубоком подвале). Тот, узнав, что обвиняют другого эльфа, признался и кончил именно на кресте.

— Эльф?

— Эльф. Ты о том, что Вика сдала людям эльфа? Странный поступок, да?

— Для эльфа.

— Наверное. Только выбор у нее был невелик. Конечно, она того парня помнила всю жизнь. Но он хотя бы был виновен, а я нет. Если бы она не сдала его, распотрошили бы меня, и это она тоже помнила бы всю жизнь.

— А ты убивал людей? До войны?

— Пару раз, — неохотно признался он. — После казни Файна.

— А до того?

— Ну что ты! Я был сыном Владыки. Мы были воспитаны так: людей надо терпеть. Это уж потом… Собственно, я и потом терпел. Старался просто пореже встречаться. Хотя приходилось. Отец говорил: можно не любить людей, можно даже ненавидеть, но необходимо терпеть. А ненависть ни к чему не приводит.

— Говорят, ты сильно изменился после казни Файна. А сколько тебе было лет?

— Много уже… с твоей точки зрения. Полторы сотни. Файн был почти вдвое моложе, а Ариана и вовсе совсем девочка. Я ее еще всерьез даже не воспринимал. Загрустила?

— Не могу понять, почему его нельзя было в крепость посадить или еще как-то наказать… В голове не укладывается: казнить за то, что всего лишь сломал кому-то руку… Для тебя жестокость людей привычна, Гарвин, но я такого… такого даже в книжках не читала. А вы с Лиассом вообще причем?

— Я препятствовал страже… Не хотел, чтобы его задержали и казнили. Хотел дать ему время. А Владыка меня урезонивал.

— И за это его арестовали?

— Ну да… А Файн вернулся сам, когда узнал, что нас взяли, и это было просто огромной глупостью. Он понимал, что меня не отпустят: я там кулаками тоже помахал, хотя и немного. Он надеялся, что отпустят отца. Вот уж он точно ни в чем не был виноват. — Он надолго замолчал, потом поднял глаза. Не привычно холодные. Будь он человеком, Лена бы сказала, что они наполнены слезами. Но эльфы не плачут. У них нет слезных желез. — Знаешь, почему меня так изменила смерть Файна?

— Догадываюсь.

— Нет. Не сама казнь. В конце концов все эльфы Трехмирья в какой-то степени были к такому концу готовы, казни не были редкостью. Конечно, фокусники и жонглеры выступали на площадях чаще, но казни собирали больше народу. Люди ненавидели нас гораздо больше, чем мы их.

— Тогда почему?

— Потому что я умер вместе с ним. И остался жив. Старайся не проникать в сознание других, Светлая, можешь пережить то же самое… Только тебе этого не пережить, я думаю. Мы были связаны с Файном. Вот как ты с шутом. У нас были одинаковые таланты, и, упражняясь, мы открыли, что можем чувствовать друг друга. И там… когда Файн уже не мог закрываться от меня, я стал им. И умер вместе с ним. Вряд ли ты можешь себе это представить.