Сергей Костин - Охотник за бабочками 3

Но цель наша ясно маячила перед нами и мы, невзирая на все бюрократические препоны, двигались вперед.

Через шесть дней после вылета с Земли мы благополучно садились на единственную посадочную площадку Молчаливой.

В центральный обзорный открывалась безрадостнатина сплошного бетонного поля, с торчащими крестнакрет рельсами. Через равные промежутки на поверхности Молчаливой торчали сторожевые вышки с самонаводящимися пушками, пулетами и прочим стрелковым оружием. И все это чудо постоянно держало нас на прицеле, контролипруя каждое движение закрылком, каждый вспых дюз.

На посадочной площадке играла заунывная музыка, а сверху сыпался серый и мелкий пепел. Вселенский, обозрев такоую красоту заявил, что сли мы с Кузьмичем не врернемся через четыре часа, то он немедленно сматывается с этого ужасного места. За что тут же получил устное предупреждение от командира.

Скоростной лифт, останавливаясь на каждом шагу, доставил нас с Кузьмичем к самому ядру Молчаливой, где, как я уже отмесчал, находилась единственная камера этой гиганской тюрьмы. Во время спуска нас несколько раз просили выйти из лифта. Тюремные роботы ненавязчиво производили последние проверки, снимали уже с нас отпечатки пальцев и крыльев.

Уже почти на самом дне две здоровых андробабы настоятельно рекомендовали нам освободить карманы от всех посторонних вещей. Пришлось вытряхнуть карманы и отдать на временнрое хранение все, что там нашлось. В частности у Кузьмича изъяли четыре килограмма высококачественных сухарей, которые он пытался нелегально спустить вниз.

Просвеченные рентгенами, проверенные на детекторах, вымоченные в аммиачном растворе, нам, наконец, разрешили спуститься в святая святых Молчаливой планеты.

Святая святых предстовляла длинный коридор с многочисленными тяжелыми решетками, запертыми преимущественно огромными амбарными замками. Что ниговори, а на сегодняшний день человечесвтов так и не изобрело болеее надежные запоры. Электроника что? Раз плюнуть. А вот расукурочить хороший амбарный замок не каждому под силу. Отсюда и надежность, и спокойствие.

Согласно внутренним инструкциям Молчаливой планеты нижние коридоры встретили нас заунывными завываниями от которых крылья Кузьмича дрожали, а сам он постоянно пытался спрятаться в моем наружнем кармане. Я сам держался несколько лучше. клацание зубов я не считаю признаком проявления страха.

Открывая последниюю дверь, за которой и находилась именно сама камера преступника номер один, вертлявый охранник, вмурованый в стену, настоятельно посоветовал нам держаться левой стороны. Мол, так будет безопасно.

Тяжелая, бронировання титановая дверь за нами захлопнулась и с этого момента мы были предоставленны сами себе. Теперь, в случае непредвиденных обстоятелсьв, никто бы не оказал нам никакой помощи. Таковы внутренние правила. И с этим не поспоришь.

Первое, что мы увидели в слабом освещение, была здоровая лужа красной жидкости, разлитой по полу. Мы с Кузьмичем дружно решили, что это наверняка пролитая по неосторожности техническая жидкость. Мы сознательно не обращали внимание на разбросанные по широкому коридору кости, остатки одежды.

Руководствуясь полученными ранее указаниями, мы прижались вплотную к левой стороне и мелкими прыгающими шашками двинулись вперед.

— Правой! Правой! — заорало что-то сверху нас.

Я всегда отличался сообразительностью и проворством. И я нвсегда не доверял охранным роботам, которые имеют не слишком хорошую память.

Стремительный бросок в правую сторону, кувырок в толстом слое пыли и только чудо спасло нас от чего-то ужасного, чтопыталось нас достать с левой стороны коридора.

Отдышавшись, Кузьмич шопотом пообещал свернуть железные мозги охранника, которого не нацчили различать стороны.

Я со своей стороны не стал ничего обещать, потому как мы уже пришли на место. А именно к камере вечного заточнния преступника номер Один.

Незабываемое зрелище.

Достаточно просторное помещение, отделяемое от коридора метровым бронированным стеклом, внутри которого то и дело вспыхивали голубые молнии. В бронированном стекле крошечное, не больше сантиметра диаметром отвертсие, через котрое, как я выучил, и следовало общаться с преступником номер Один. В правом углу небольшой, трехсекционный передаточный ящик.

Внутри камеры полумрак. Одинокая лампочка в центре освешает странную вертикальную фигуру. Эдакий железный верикальный гроб с прорезями для глаз. Больше ничего не видно.

— Это он? — Кузьмич практически пришел в себя. Толстое бронированное стекло делает его более решительным.

Я пожимаю плечами. Если верить цветному голопроспекуту, который нам всучили на входе за двадцать брюликов, данный объект и есть тот самый, о котром уже не хочеться говорить. Но надо. Потому, что время, как известно движеться, а дела важные и государственные стоят на месте.

— Эй! — кричу я достаточно тихо, чтобы совсем не испугать бедного Кузьмича, который обливается крупными каплями пота.

Сооружение покрутило глазами, но осталось без движения.

Решаю призвать на помощь Кузьмича. Уговариваю его не слишком долго. Ему и так хочеться поскорее выбраться наружу.

— Эгегей! — кричим мы дружно и глухое подземное эхо разносит наш призыв по гулким и пыльным застенкам.

На сей раз наги старания увенчались успехом. Глазки в конструкции пишли в быстрое движение и затырканный голос, усиленный динамиками спросил:

— А-а-а-а…?

Самое главное в общении с Преступником номер один завязать разговор. А остальное дело техники. Главное понаглее и понапористее.

— Проостие, — в свое время я заочно закончил курсы «Как вести переговоры с терроритстами», — Дело у нас в вам.

Конструкция немного помолчала, глазки побегали, потом передняя стенка железного гробика распахнуллась и из нее показалось самое страшное существо, котрое я когда-либо видел на свете.

Я всегда думал, что уродливее меня нет во всей галлактике. По крайней мере именно так говорили обо мне старшие браться. Еще в детстве они частенько смеялись над моим маленьким ростом, неправильными пропорциями, полным отстутсвием искуственных органов. И даже когда я стал вполне взрослым, общество так и не приняло меня в свои дружные ряды. Я не хотел быть таким, как все. Я хотел оставаться самим собой. А это значит, оставаться для всего общества, для всего галлактического сообщества уродом.

Человек, который выбрался из своего железного ящика, оказался точной копией меня, только еще более уродливее. Ниже меня на пол-головы, тощее, лысее, небритее, нестриженеее. Одним словом, самый наипервейший урод, не перед зеркалом будь сказано.