Иулсез Клифф - Одна сотая секунды

Сколько здесь было всего? Росчерком пера решались судьбы мира, а кровать, прославляя имя краснодеревщика, выдерживала самые искушенные любовные утехи. Падали, ныне заросшие паутиной, кубки с вином и струились шелковые балдахины, провожая в последний путь одного славного предка за другим. Торжествовало время, вращая круг сансары, и стрелка жребия указывала то на одного сына, то на другого, даруя как шанс прославить род, так и риск навлечь на него несмываемую пелену позора. И, купались одни, опьяненные, в роскоши и утехах, другие же, напротив, сосредоточено вели к вершинам славы собственное эго, оставляя за бортами признание и ненависть.

Свет факела породил тусклый блеск и я, заинтересованная, подошла поближе. Нет, всего лишь еще одно зеркало, укутанное саваном разрухи и заката славных времен. Сквозь пыльную завесу на меня глянула горделивая ведьма, страстная и опасная, как яд, подмешанный в бокал с превосходным вином. Рассыпались по плечам огненные кудри и устремились непокорными потоками, огибая руки и грудь, расплескиваясь обжигающими брызгами об упругий выступ ягодиц. Таинственно мерцал бархат покрывала, напоминая запекшуюся кровь врага, и снова из пучины перемешанных образов тянулись к огненному цветку, трепещущему оранжевым и красным, мерцающие переливы, небесные печати, лучами сплетающиеся в зыбкую паутину на ночном бархате. Медь и гранаты, жадеит радужек в молочно-белых опаловых оправах белков, благородный чистый мрамор кожи и перламутровый блеск безупречных ногтей, коралл губ и жемчуг зубов… Приятно все-таки, очень приятно вспомнить, сколько мужчин теряли головы, сколько рук тянулось к изгибам и чертам, будто вышедшим из-под резца опытного мастера. Но не знали они, глупцы, что мой кварцитовый орган, перевитый питающими сосудами, бьется всегда размеренно, не зная ни устали, ни болезненного пламени любви, ни даже мрака ненависти. Хвала Всевышнему, если он существует, но я не подвержена вирусу бесконтрольного безумия, заставляющего терять сон и по десять раз на дню отсылать глупые слюнявые сообщения. И, черт побери, это прекрасно.

Да, красивое сравнение получилось.

Шаги раздались слишком близко, чтобы что-то можно было успеть предпринять. Жесткие ладони легли на мои плечи и сдавили, пресекая попытку сопротивляться.

— Ох… — непроизвольно вырвалось у меня, как вырывается у любого, врасплох застигнутого на месте преступления. Как же я так попалась?

Зеркало теперь равнодушно отражало двоих: меня — молодую женщину, и его — черноволосого мужчину, будто лишенного возраста. Мы даже помолчали, отдавая дань неуместному, но по-своему прекрасному моменту, признавая, что я, выставленная щитом, и он, тенью возвышающийся за мной, смотрелись шедевром, достойным восхищать многочисленных посетителей роскошного музея.

— Позволял ли я тебе сбегать и бродить по моему дому? — Дрогнули бледные губы.

Я почувствовала некоторую досаду: такой рот мог принадлежать скорее капризному и избалованному мальчишке, чем отважному и знающему себе цену мужчине. А так ведь даже по-своему красив: в лице сквозит что-то хищное, опасное и почти совершенное, как у тщательно селекционированного породистого животного. Не требуется здесь особое умение, какая-то сверхъестественная проницательность, чтобы заметить благородство крови и отблески величия древнего рода, сохранившиеся в чертах, стане, движениях…

— А разве запрещал? — Зеркало отразило невинную белизну улыбки, что могла бы усмирить любого зверя.

Хватка чуть ослабла, но не настолько, чтобы дать мне высвободиться.

— Что ты здесь делаешь?

— Я была голодна. — Выдала я первое пришедшее в голову.

— Предположим, я поверю.

— Предположим?

Сверкнуло что-то в бездонном глазу, задвигались тени на лице, и не сразу я поняла, что мой собеседник усмехнулся. Ладно, признаю свой промах, ложь оказалась очень глупой. Но и не сообщать же о своих истинных намерениях?

— Ты не из тех, кому можно безоговорочно верить.

— Это оскорбительно! — Эмоционально, с жаром, но сдерживаемым.

— Пусть так, — согласился Арвелл.

И мне сразу стало ясно, что разноглазый уже встречал на дороге собственной жизни искусительниц и коварных соблазнительниц, способных без жалости пройтись острыми каблуками по сердцу и, ничего не заметив, прошествовать далее, к своим собственным целям. И теперь за мной стоял мальчик с разбитым одной из таких дам сердцем? Но нет, ни тени печали или боли я не вижу, скорее — тень легкого раздражения на фоне холодного безразличия. Если и существовала былая любовь, то давно уже остыли угли и подернулись белой холодной золой. И даже если что-то другое крылось, то сейчас я не могла это расшифровать.

— Отпусти, Арвелл.

— Вернешься к себе. — Машина и то живее бы сообщила, эмоциональнее.

— Вернусь.

И, немного помолчав, добавила:

— Я пленница, да?

Руки разноглазого соскользнули. Не человек, а тень, мираж.

— Нет. — Глухо произнес он.

— А кто же тогда? — Я обернулась, напоролась на немигающий взгляд.

Ну уж нет, дорогой, я не малолетняя девчонка, меня такими штучками не проймешь. Конечно, признание я из тебя выбить не смогу, но и покорной собачонкой тоже не стану.

— Кто же я тогда, а, Арвелл? Или мне стоит называть тебя господин Рутхел?

Ответит?

Ответил:

— Не стоит. И ты не пленница, гостья. Неожиданная, хотя и…

Мужчина не договорил, явно передумав раскрывать какую-то информацию. Казалось, что он в своей речи тоже балансирует, опасается выдать что-то лишнее. Боится сорвать эксперимент?

— Боишься сорвать эксперимент? — Усмехнулась я.

— Что? — невольно соскользнуло с его губ, и я поняла, что в этот раз не угадала.

— Ничего, — проворчала я с досадой.

— Карма, — теперь он вглядывался в мои глаза, и явно уловил то, как я вздрогнула, услышав свое имя, — ты попала из такой реальности, о которой я ничего не знаю. Я могу делать лишь предположения и строить догадки на том, что вижу. Ты очень похожа на человека, по крайне мере, я не заметил никаких отличий, но мне сложно представить, какой будет твоя реакция на окружающий мир. Если ты готова воспринимать мою реальность, знакомиться с ней, то тогда я тебя не держу, исследуй ее, смотри, узнавай. Но попрошу лишь об одном: если ты столкнешься с чем-то непонятным и новым для себя, то лучше спрашивай того, кто окажется рядом, хорошо?

Вот теперь как? Неожиданный поворот, однако.

— Ладно, — кивнула я. — Тогда первый вопрос: ты — Рутхел?

— Да, — кивнул мой собеседник.

— Второй: мне будет предоставлена какая-то одежда? — И я взглядом указала на свою самодельную тогу.