Андрей Столяров - Сад и канал

Я так задумался, что не сразу заметил, как будку накрыло слабое подобие тени. Отпрянул, только почувствовав жаркое дыхание на затылке. Сердце у меня дико прыгнуло и больно-больно ударило изнутри по ребрам. Правда, уже в следующую секунду, которая отозвалась шумом в ушах, я с громадным облегчением догадался, что это вовсе не оживший полковник. Я увидел грязный и страшно изжеванный, но довольно таки еще добротный костюм, рубашку, выглядывающую из-под разрезов жилета, перекрученный галстук, очки, клинышек козлиной бородки.

– Фу-у… – сказал я, чуть ли не обмякая всем телом. – Фу-у… Как вы меня напугали, профессор. Нельзя же так, я вас уже просил не подкрадываться. Ну, все-все, пустите, мне надо отсюда выбраться…

Однако профессор, раскинувший руки, и не думал отодвигаться.

– Есть принес? – спросил он гортанным голосом, в котором чувствовалось ожидание.

Я в растерянности посмотрел на него, а потом выпрямился и хлопнул себя ладонью по лбу.

– Елки-палки, забыл! Вот, черт, забыл, из головы вылетело!.. Простите, профессор, завтра принесу обязательно…

И я сделал попытку отжать его дверью в сторону. Потому что внутри автомата я был точно в клетке.

Профессор легко подался и вдруг обеими ладонями схватился за перекладину.

– Нет, не надо, – сказал он, взирая на меня серыми расширенными зрачками. – Тебе нельзя. Не ходи никуда. Не надо…

– Почему нельзя? – спросил я как можно спокойнее.

– А ты не знаешь?

– Нет.

– И никто не знает, – тоскливо сказал профессор. – Никто-никто, только я один знаю…

Я еще немного потеснил его дверцей.

– Что именно?

– Ну, раз не знаешь, тогда – иди, – вяло сказал профессор.

И, точно потеряв ко мне всяческий интерес, повернулся и легкой тенью скользнул сквозь изогнутую арматуру. Не брякнула и даже не скрипнула ни одна железяка. Длинная расслабленная фигура побрела, загребая пыль туфлями.

Вдруг остановилась неподалеку от известковой траншеи и, наверное что-то услышав, приложила ладони к ушным раковинам.

Профессор, как локатор, медленно повернулся.

Блеснули очки.

– Крысы!.. Крысы уходят из города!.. – крикнул он.

Профессор был где-то рядом, и я знал, что он где-то рядом, но я никак не мог понять, где именно. Прямо над нами горел фонарь, по-птичьи склонивший голову, и сиреневый ртутный безжалостный свет его, раздробившись в кустах, испещрял темноту пятнами синюшных отеков. Света вообще было слишком много. Очумелая предательская луна, словно вырезанная из яркого холода, поднялась над домами. Мерзлый блеск ее обдавал горб моста, улицу, трамвайные рельсы. Твердая земля перед нами выглядела серебряной. – Мы здесь, как на ладони, – оглядываясь, шепнула мне Маргарита. – Нас, наверное, видно метров за двести. – Сегодня она была на удивление спокойна и собранна, в джинсах и потрепанном свитерке, который, наверное, не жалко было рвать по кустарникам. Она, видимо, все последние дни спала в одежде. – Надо уходить отсюда, – снова прошептала она. – Уходить, уходить, уходить немедленно. – Все-таки голос у нее немного подрагивал. Я поспешно ощупал ладонями землю вокруг себя и, найдя увесистый камень, запустил им в сторону фонаря. Камень тут же исчез. Наверное, я промахнулся. Но двумя секундами позже фонарь вдруг, как взорванный, разлетелся на сотни стеклянных осколков. Мелкой сечкой хлестнули они по синеватым листьям. Вероятно, кто-то неподалеку оказался более удачлив, чем я. Маргарита вскрикнула. – Тише, тише, – сказал я одними губами. От нее исходило тепло и незнакомый мне свежий цветочный запах. Разумеется, нам следовало убраться отсюда, но теперь, когда света было значительно меньше, стало ясно, что уходить особенно некуда. Сквер был узкий, прореженный, едва прикрытый деревьями, через улицу от него еле теплились лампочки под сводами Торговых Рядов, света, как такового, они почти не давали, но в расплывчатой их желтизне угадывались какие-то быстрые уродливые фигуры. Доносились размытые воздухов крики и металлическое позвякивание. Выполз протяжный отчетливый стон умирающего человека. Драка там шла, кажется, не на шутку, и мне очень бы не хотелось соваться туда без крайней необходимости. Впрочем, и по другую сторону дела обстояли нисколько не лучше, потому что с другой стороны от нас чернела призрачная решетка Канала. Что там происходило за парапетом, я, конечно, не видел, но казалось, что вместо воды там сейчас течет горячая липкая сукровица. И кувшинки на ней – как лохматые сгустки крови. Правда, останавливало меня в данный момент не это. Останавливало меня, что как-то странно скрипели на другом берегу разлапистые сухие деревья, просто душу выматывало этим колючим скрипом, и что черным суставчатым пальцем торчала над ними мертвая колокольня, и что возле нее, подсвеченные луной, тоже подпрыгивали, будто танцуя, какие-то уродливые фигуры. Это, вероятно, «мумии» праздновали полнолуние. Вот почему на другую сторону мне также не сильно хотелось. Относительно свободным оставалось для нас только одно направление. Именно то направление, которое выводило нас прямиком к дому. В прошлый раз мы преодолели его вполне благополучно. Да и сейчас там, на первый взгляд, не было ничего подозрительного: скользкие трамвайные провода, рельсы, булыжник, тополя, именно в этой части сохранившие широколиственные шуршащие кроны. Картина совершенно обыденная привычная и успокаивающая. И однако направиться в эту сторону мне что-то мешало. И я даже не пробовал сейчас разобраться, что, собственно, мне там мешает. Я просто не мог, не хотел, и при одной мысли об этом у меня слабо заныли коленные чашечки. Я лишь совсем немного высунулся в том направлении из кустов, и меня тут же, как под холодным душем, стиснуло тысячами мурашек. Каждый нерв в теле отозвался на это движение протяжной болью. Кстати, и Маргарита, наверное, тоже что-то такое почувствовала – вцепилась мне ногтями в рубашку и зашептала: Не надо туда ходить… пожалуйста… не надо, не надо… – Вероятно, она испугалась еще сильнее меня. Впрочем, я уже и сам догадывался, что не надо. Потому что как раз оттуда, из этой обыденности, привычности и покоя, из удушливой тишины, которая простиралась, наверное, до самого края света, очень редко, но зато очень явственно докатывалось глуховатое: хруммм!.. хруммм!.. хруммм!.. – кажется, постепенно усиливаясь и приближаясь к скверу. Это, видимо, лапы Зверя крошили камень.

Обливаясь испариной, я снова нырнул под защиту кустарника. Свет вокруг был – скарлатинозный, как будто при высокой температуре. Напряженно пульсируя, он протекал через оконные рамы. Стекла в них почему-то отсутствовали, и тяжелый, какой-то тоже скарлатинозный ветер надувал прозрачные занавески. Небосвод распахивался беззвездным провалом. Антенны на лунных крышах торчали, как жесткие веники. Мерное хруммм!.. хруммм!.. хруммм! – раздавалось теперь где-то совсем рядом. Я один, словно перст, стоял посередине оглохшей комнаты. На полу белела сброшенная подушка, простыня скрутилась и длинным концом своим свешивалась до паркета. Я совершенно не помнил, как я успел подняться обратно, но я твердо и ясно помнил, что мне необходимо сию же секунду бежать отсюда. Смертью веяло от этого пульсирующего скарлатинозного света, смертью веяло от паркета, от люстры, от стен, где угадывались мертвые фотографии, от обоев, почему-то дышащих нежными паутинками, от обшарпанной, тикающей испорченным краном раковины на кухне. Почему-то воду сегодня на ночь не отключили. Было жарко и до безумия страшно, потому что я знал: в этот момент крысы уходят из города. Они громадными стаями сбиваются сейчас по подвалам, щерятся щеточками усов и выползают на улицы. Трехголовое в трех черных коронах чудище бредет во главе каждой колонны и сияющая луна высвечивает бесконечные вздыбленные шерстистые спинки. Великий Исход. Переселение из жизни в пугающую неизвестность. Я не видел, но чувствовал на улицах это грозное шевеление. Все было – последнее, чуть желтоватое, как при смертельной болезни. Тикал будильник. Жена, будто снулая рыба, пребывала в беспамятстве. Рот ее был открыт, а пальцы сплетались на горле. Вероятно, она все же спала, как ни в чем не бывало. Или, может быть, уже умерла, но я до сих пор не догадывался об этом. Я попытался тронуть ее, но ладони мои проходили сквозь тело, не встречая сопротивления. Я был как призрак, а призраки всегда нереальны. Пальцы сжимались и безнадежно хватали горячий воздух. Я, вероятно, совсем отсутствовал в этом мире. Хруммм!.. Хруммм!.. Хруммм!.. – все также раздавалось из беззвездного неба. А жена вдруг совершенно равнодушно сказала: Не трогай меня, пожалуйста. – Я тебя и не трогаю, – отпрянув, сказал я. – Нет, ты трогаешь, я же чувствую, – сказала жена. – Я тебя боюсь, ты – почти уже не человек… – Веки ее поднялись, и под ними была такая же беззвездная чернота. Зрачков не было, и, по-моему, она совсем не дышала. Я, как призрак, прошел сквозь стену в соседнюю комнату. Близнецы мирно спали, и сонные мордочки их были повернуты друг к другу. Мои руки опять проходили сквозь них безо всяких усилий. Кажется, я кричал, но никто не слышал моего охрипшего голоса. Только близнец справа сказал громко и внятно: Папа, послушай, ты нам всем ужасно мешаешь. Мы тебя очень любим, но лучше бы ты сейчас нас оставил… – А близнец, спавший слева, добавил ехидным фальцетом: Пока, папа! Бе-е-е!.. – При этом губы у них обоих не шелохнулись. Тяжелое мерное хруммм!.. хруммм!.. хруммм!.. доносилось с улицы. – Зверь, крутя из стороны в сторону мордой, брел по городу. Тело его, выше домов, было из красного камня. Скарлатинозный болезненный свет стал еще мучительнее. Я почувствовал, как сдвигаются внутрь себя объемы квартиры. Стены ее колыхались, словно сделанные из цветного тумана. – Уходи!.. – кричали мне близнецы. – Уходи! Не мешай нам смотреть, что дальше!.. – Оба они по-прежнему спали, дыша, как младенцы. Почему-то сама собой вдруг распахнулась наружная дверь. Придвинулась, точно в наплыве, серая ужасная лестница. В конце ее открывалось нечто вроде туннеля. Чернота беззвездного неба, по-видимому, не давала ему сомкнуться. Значит, вот каким образом я оказался в квартире. И между прочим, «явление» уже второй раз происходит именно в этом районе. Наверное, не случайно. Интересно, что сказал бы по этому поводу Леня Куриц?