Дэйв Волвертон - Рожденная чародейкой

За стенами конюшни все еще лил дождь. Запах его смешивался с приятным конским духом.

После битвы при Каррисе эти чистые запахи дождя, лошадей, лугов казались Эрин невероятно желанными. На душе тяжким грузом лежали воспоминания о сражении, разрушении, умирающих людях, и горечью жгла мысль, что Радж Ахтен, убийца ее отца, разгуливает на свободе.

Ей хотелось снова почувствовать себя чистой. Хотелось встать под этот осенний ливень и позволить ему омыть себя.

Весь этот вечер на постоялом дворе она то и дело замечала, что принц Селинор украдкой на нее посматривает. И по дороге сюда посматривал. Посматривал, когда она сидела перед догорающим очагом.

Он выиграл и выиграл честно, подумала она. Перед сражением он просил подарить ему ночь любви, если он спасет ей жизнь. Дурацкая манера ухаживать. Они были из разных стран, с совершенно разными обычаями. Как обращаться с женщиной из Флидса, он даже представления не имел. Поэтому она и не придала значения форме, в которой он высказал свою просьбу.

А жизнь он ей спас дважды, только слишком хорошо воспитан, чтобы напомнить об этом ей. Сам-то помнит, можно не сомневаться.

Селинор поправлял подкову на левой передней ноге своего коня. Но с ней не заговаривал.

Она поднялась на сеновал. Сено так и манило к себе, теплое, душистое. Крыша не протекала, на чердаке было сухо.

Подручный конюха наконец покончил с лошадьми королевских Умов, вычистил, задал корму и отправился домой. Они с Селинором остались одни.

Селинор закрепил подкову. Вышел в соседнюю каморку, собираясь смазать маслом седло и уздечку.

Эрин прихватила крепкий кожаный ремешок от упряжи и тихонько подкралась к нему.

Она накинула ремешок на шею Селинора. Почувствовав ее прикосновение, он застыл. А она прошептала:

— Пойдем.

— Что?

Она не ответила, только перекинула концы ремешка через плечо и потянула его за собой на сеновал.

— Куда мы идем? — спросил он, — и зачем эта штука?

— В древние времена, — сказала Эрин, — сестры-всадницы выбирали мужа точно так же, как выбирают жеребят. Брали на привязь и вели в загон. Теперь так редко кто поступает, но мне нравятся старые обычаи.

— Вы не должны этого делать, — сказал Селинор. — Вы ничего мне не должны. Я имею в виду… я сегодня спас вам жизнь дважды, но — на случай, если вы не считали, — вы спасли меня по меньшей мере столько же раз.

Эрин повернулась к нему.

— Так вы полагаете, мы в расчете? Спасение за спасение?

Селинор кивнул. Может быть, все, чего он хотел — это обратить на себя ее внимание? А может быть, он просто застенчив?

— Дело в том, — прошептала Эрин, — что существует много способов спасти человека. — Она не могла найти слов, чтобы выразить свои чувства. Ужас сегодняшних событий, скорбь по отцу. — Я делаю это не для вас. Для нас.

Селинор посмотрел на нее задумчиво.

— И вы выйдете за меня замуж? Вот теперь, в разгар войны?

— В жизни случается всякое, в том числе и войны, — сказала Эрин.

Селинор погладил ее по голове, нагнулся, чтобы поцеловать. Но Эрин спрятала лицо у него на груди.

— Если вы меня не хотите, — сказала она, — так мужчина имеет право выскользнуть из аркана.

— А если я всем сердцем хочу сказать «да»? Каким образом мужчина женится на сестре-всаднице?

Она отстранилась и потянула его за кожаный ремешок вверх, на сеновал, где было такое сухое и теплое сено.

ГЛАВА 6

УТРАЧЕННАЯ ЛЮБОВЬ

Помни о хорошем и забывай о плохом.

— Позволь познакомить тебя с моим отцом, — услышала Миррима и на мгновение подумала, что Боринсон, наверно, сошел с ума. — Роланд. Его зовут Роланд.

При неверном свете фонаря, который держала девочка, Миррима присмотрелась к покойнику. Тот действительно был очень похож на Боринсона, только много моложе. Он лежал на земле, глядя в небо. Кровь покрывала всю его тунику, хотя перевязано было одно плечо. Девочка вытирала слезы рукавом. С неба сыпалась холодная изморось.

— Это твой отец? — спросила Миррима.

— Он был Посвященным, — сказал Боринсон. — Отдал свой метаболизм дому Ордина. Больше двадцати лет он проспал в Голубой Башне. И проснулся неделю назад. Я… никогда его не видел.

Миррима кивнула, не в силах говорить от переполнивших ее чувств. Оказывается, Боринсон никогда не видел своего отца?

Голос у него был холодным, напряженным и невыразительным.

— Удивительно, что можно скорбеть о смерти того, кого совсем не знал. Мать ненавидела меня с детства. И я мечтал, бывало, как отец проснется и узнает, что у него есть сын. Мечтал, что он спасет меня от матери. Он и вправду собирался повидаться с мной. Но я его уже не спасу. Что сделаешь…

О мистаррийских рыцарях говорили, что они тверже камня. Что они легко принимают боль и смерть. О Боринсоне говорили, что смех его во время сражения заставляет трепетать даже самых сильных врагов. Он едва ли сознавал сейчас собственную муку, но Миррима понимала, что сердце его разрывается на части.

Она вспомнила, как мать однажды сказала ей, что, когда сильный человек вдруг признается в своем страдании, он делает это потому, что не может выносить его более и хочет разделить с кем-нибудь боль.

Ни одно из утешений, приходивших в эту минуту Мирриме на ум, не казалось ей достойным и уместным. Боринсон наконец поднял взгляд.

Такой боли в человеческих глазах она еще не видела никогда. Веки красные, белки налились кровью. То, что она принимала за капли дождя на его лбу, оказалось бисеринками пота. Ей вдруг вспомнился старый стишок, который порой, играя в прятки, выкрикивали гередонские ребятишки:

В Дерру прятаться пойдем, В старый пруд, в старый пруд, Там в пруду па самом дне Сумасшедшие живут!

— Могу ли я чем-нибудь помочь? — спросила Миррима.

Боринсон отвернулся.

— А с тобой так просто не расстанешься, — сказал он без всякого выражения в голосе.

— Нет, — согласилась Миррима. — Не расстанешься. Я приехала за тобой.

Она спрыгнула с коня, встала рядом с мужем. Но обнять не решилась, чувствуя в нем какое-то непонятное напряжение.

— Будет лучше, если ты уедешь, — сказал Боринсон, все еще дрожа и как будто обращаясь к земле. — Возвращайся домой, к матери и сестрам.

Она знала, как мучает его то, что он совершил на прошлой неделе. По приказу отца Габорна он убил короля Сильварресту и две тысячи Посвященных. Душа его разрывалась. Миррима даже представить не могла, каково это — убивать детей и несчастных, лишенных разума, вся вина которых заключается в том, что они, любя своего господина, отдали ему свои лучшие качества.