Даниэл Уолмер - Чаша бессмертия

— Отчего же?.. — Конан пожал плечами. — Если она очень не захочет превратиться в кусочек угля… Но не мог бы ты дать более определенные указания, более конкретные советы, каким образом любимой дочери герцога сохранить свою драгоценную жизнь?

— Пожалуйста. Передай ей или лучше ее отцу, Конан: пусть дочка его сразу же, лишь только получит из твоих рук сверток со своим гороскопом, снимет свое нарядное платье и блестящие лакированные башмачки. Пусть вынет из волос и ушей драгоценности и золото. Пусть оденет платье хуже того, что носят ее служанки, и идет ко мне. Но только пешком. Совсем одна, без слуг, без охраны, без дуэний, без воздыхателей… Путь сюда неблизкий, но дней за десять она доберется. Пусть не берет с собой в дорогу денег и питается лишь тем, что поднесет ей земля либо сердобольные поселяне. Если она подвергнется нападению злых людей, если потеряет в пути невинность — это только к лучшему. Да-да, мой мальчик, не смотри на меня так и не удивляйся. Вместе с невинностью она лишится и львиной доли своей гордыни, тем самым увеличив свой шанс не достаться молнии.

Конан расхохотался, хотя и не слишком весело.

— Если я скажу подобные слова Гарриго, он запустит в меня подсвечником либо вызовет на поединок! Он горячий человек, знаешь ли, истинный зингарец!.. «Если она потеряет невинность, это только к лучшему!» Ха-ха-ха-ха! Ты шутник, Майгус! Ты намного остроумнее, чем кажешься. Ты даже остроумнее, чем твои очаровательные дочки!..

— Дочки?.. — переспросил Майгус, и усталое его лицо посветлело. — Значит, они уже раздвоились для тебя? Да, они очень любят шутить и веселиться, мои девочки. Но я не таков. Я совсем не таков, варвар с Севера, хотя и имею счастье быть их отцом… Веселюсь я редко, и уж тем более не думал шутить, говоря о потере невинности. Если почтенный Гарриго хочет видеть свою дочь живой на протяжении долгого времени, пусть хорошенько подумает, прежде чем хвататься за подсвечник! Но я еще не кончил свою мысль. Когда прекрасная Зингелла доберется до меня — добредет, доползет, доковыляет — она поселится в моем доме вместе со слугами и будет делать то же, что и они: вытирать пыль, чистить бронзу, вытряхивать портьеры, затачивать гусиные перья и палочки для туши… И так будет до тех пор, до того самого рокового дня, рокового мгновения, в которое предназначено обрушиться карающему мечу на ее хорошенькую головку. В тот день Зингелла не будет вытирать пыль. С раннего утра до позднего вечера проведет она этот день в моей комнате, где мы с ней будем медитировать, молиться, петь, разговаривать с кристаллами и самоцветами. Молния будет искать ее, но не найдет, будет рыскать в двух шагах от дома, словно хищник, вынюхивающий добычу, но ничего не сможет вынюхать. Конечно, это при том условии, что Зингелла полностью перестанет быть собой к этому времени… А утром следующего дня она отправится обратно в Кордаву, к отцу. Она поедет верхом на лошади, которую я подарю ей в награду за прилежный труд, и отец не узнает ее. Совсем другая девушка слезет с коня во дворе особняка Гарриго, хотя и наделенная той же нежной и жгучей красотой…

— Все это очень красиво и трогательно, почтенный Майгус, — вздохнул Конан, — и я чуть было не прослезился. Но было бы лучше, если бы ты написал все это в своем свитке. Герцог грамотный, он умеет читать.

— Я написал. Но мне показалось, что из твоих уст, могучий варвар, это будет звучать для него более убедительно.

Конан протянул руку, и Майгус отдал ему свиток, который тот засунул себе за пазуху.

— Я скажу ему это, раз ты так просишь. Не знаю только, до какого места твоего рассказа сумею дойти, прежде чем герцог начнет крушить все, что попадется ему под руку. Но я начну рассказывать, обещаю тебе. Но вот что ты забыл мне сообщить, мудрейший из мудрых: в какой именно день опустится карающий меч в виде молнии? Гарриго желал бы знать это в первую очередь. Те гадатели и звездочеты, к которым он обращался до тебя, называли разные дни. Хотя у двух-трех они и совпали. Знаешь ли ты точное время, Майгус?

— Разумеется, знаю, — с достоинством кивнул звездочет. Он спустил босые ноги на пол, и поза его стала более человеческой. — Но я не буду называть точного дня и времени суток. Это случится немного раньше того, как девушка достигнет четырнадцати лет, и хватит об этом.

— Но почему?!

— Чтобы сохранить рассудок благородного Гарриго. Если я назову точное время, герцог предпримет всевозможные меры, чтобы уберечь свою дочь. Но ей ничего не поможет, она достанется в пищу молнии, несмотря на все его ухищрения. (Конечно, если она не будет в этот самый момент в бедном платье и босиком глядеть на пляшущие язычки огня в моей комнате.) Дочь его погибнет, и герцог сойдет с ума от одной-единственной мысли: «Я ведь знал, знал, когда это случится, с точностью до нескольких вздохов, — и не уберег!» Чтобы рассудок его не сломался, я не стану называть точной даты.

— О, ты очень добр и великодушен, почтенный Майгус! — ответил Конан с едва уловимой иронией и склонил голову. — Думаю, герцог оценит это и проникнется к тебе самыми теплыми чувствами. Поспешу же обрадовать герцога! Благодарю за приют и несколько весьма нескучных дней, проведенных в твоем жилище.

— Не спеши так, мой молодой друг! — попросил звездочет, спрыгивая со своего кресла и разминая уставшие от долгого сидения мягкие мышцы. Лицо его оживилось от разговора и порозовело, а мешки под глазами стали меньше. — Задержись еще на день! Дочки мои хотят порадовать тебя на прощание каким-то сюрпризом. Видно, ты не на шутку понравился им. С ранней зари сегодня они готовятся, наряжаются и суетятся.

— Как! Еще сюрприз?! — взревел киммериец. — Не слишком ли много сюрпризов на меня одного?

— Ты уж не обижай их, Конан, славных моих девочек, — попросил Майгус. — Выдумщиц моих…

Глава пятая

Хрустальный шар мерцал ярче, чем в прошлый раз, и блики, которые он разбрасывал, колеблясь, по стенам и потолку, отливали уже не зеленым, но ярко-лазоревым. Причиной этого, как заметил Конан, было большее количество свечей, расставленных вдоль стен и в центре комнаты. Свечи теперь имели форму диковинных цветов с длинными, загибающимися книзу лепестками.

Иглл отцепила хрустальный шар от бронзовой цепи, на которой он раскачивался, и протянула Сэтлл. Та прижала его обеими руками к груди и медленно опустилась на ворс ковра, на котором стояла.

Выпрямив спину, скрестив ноги и закрыв глаза, Сэтлл превратилась в статую со слабой, неопределенной улыбкой на отчего-то побледневших губах. Иглл, непривычно серьезная и строгая, провела ладонями, не касаясь, вдоль лица и груди сестры. На юном спокойном лице с закрытыми глазами не дрогнул ни один мускул, не встрепенулась ни одна ресница…