Евгений Немец - Корень мандрагоры

— В чем дело, молодой человек?

— Вступил в неравную схватку с врагами пролетариата!

— Очень интересно, учитывая, что твои родители все-таки интеллигенция. — Отец улыбнулся, еще раз внимательно осмотрел мою синюшную физиономию, сделал вывод:

— Ладно, ничего страшного.

— Точно, — согласился я.

— За дело хоть?

— Конечно за дело.

— Прав был?

— Правее не бывает.

— Хорошо, правдолюб ты мой, — заключил отец, секунду поразмыслил, потом заглянул мне в глаза, спросил: — Повторится?

— Обязательно, — заверил я твердо.

Отец кивнул, и, удовлетворенный, вышел из моей комнаты. Отец вообще всегда понимал меня с полуслова. Минуту спустя я услышал, как он разговаривает по телефону со своим старым приятелем, вернее, настоятельно зовет его сегодня в гости.

На следующий день я, освещая себе дорогу фонарем в поллица, невозмутимо отправился в школу. Мама хотела было с помощью тонального крема привести мое лицо в более цивилизованный вид, но я наотрез отказался.

В класс я вошел, насвистывая «Собачий вальс». В помещении стало тихо. Предводитель местного хулиганства уже восседал за своей партой. Проходя мимо него, я улыбнулся разбитой губой, спросил беззаботно:

— Как там было в кружке? Накроили себе носков и карманов?

Лицо его перекосилось. Но если он и хотел что-то сказать или сделать, то не успел, потому что в этот момент дверь класса распахнулась и нашему взору предстала Дарья Семеновна. Ее взгляд со скоростью лазерного прицела пронесся по потенциальным мишеням, то есть ученикам, и замер на мне. Я подумал, что сейчас прогремит выстрел, но она ничего не сказала, просто поманила меня пальчиком, типа: иди-ка сюда, дорогуша! Видно, такое известие, как разбитое лицо нового ученика, по школьным коридорам распространяется со скоростью триста тридцать метров в секунду — как звук в атмосфере.

— Здравствуйте, Дарья Семеновна! — сказал я как можно жизнерадостнее.

— Ну-ка выйдем, — ровно произнесла классная руководительница, развернулась и, не оборачиваясь, покинула помещение.

В коридоре нам встретился учитель математики — худощавый мужчина лет тридцати пяти. Увидев мою физиономию, он сочувственно скривился. Дарья Семеновна сказала ему, что задержит меня минут на двадцать, на что он молча кивнул и поспешно проследовал в класс. Урок должен был начаться с минуты на минуту.

В учительской никого не было. Дарья Семеновна села за стол, пальцем указала мне на стул с другой стороны. Я опустился на предложенное место и приготовился внимать нравоучениям. Но речь пошла немного о другом:

— Если тебе есть что сказать, можешь говорить смело.

«Типа, медленно диктуй имена хулиганов, я записываю, да?»

— Я могу сказать, что пропускаю геометрию и волнуюсь по этому поводу, — ответил я с младенческой невинностью.

— Та-а-а-ак… Для человека, которому так разукрасили лицо, ты выглядишь уж очень… воодушевленно. — В словах Дарьи Семеновны сквозило подозрение. Оно и понятно: мое настроение не вписывалось в привычные рамки, а потому очень походило на «неадекватное поведение».

— Господи, Дарья Семеновна, какие пустяки! Пара синяков — с кем не бывает?

— Ну-ка давай к Насте… Анастасии Михайловне сходим, вдруг приняла решение Дарья Семеновна, решительно поднялась и направилась к выходу. Я пошел следом.

В то время в школах начали внедрять практику наблюдения подростков профессионалами от психических наук. Наша школа была одной из передовых в этом деле, так что у нас имелся личный психолог, которому Дарья Семеновна и захотела меня показать.

Анастасия Михайловна оказалась невысокой худощавой девушкой. На вид ей было года двадцать три — двадцать четыре. Когда мы вошли, она сидела к нам спиной, пила чай и листала какой-то цветастый глянцевый журнал. Я отметил, что по сравнению с пестрыми страницами этого журнала вся обстановка комнаты, включая саму хозяйку, выглядит как-то блекло. Анастасия Михайловна поднялась нам навстречу, поздоровалась с Дарьей Семеновной, протянула мне руку для рукопожатия, улыбнулась. У нее была располагающая дружеская улыбка, маленькая теплая ладонь с изящными пальчиками и грудь третьего размера. И еще… от нее пахло медом, должно быть, она добавляла его в чай.

Скользнув взглядом по такому богатству, как грудь третьего размера, я подумал, что с определением «блеклый» в описании хозяйки кабинета погорячился. Я тут же низвел ее из Анастасии Михайловны до Настеньки. Мысленно, конечно, для внутреннего пользования, так сказать.

Психолог бессовестно рассматривала мое лицо секунд десять, потом спросила:

— И как зовут нашего героя?

— Гвоздь, сударыня, — ответил я, вкладывая в слова максимум обольщения. Чего греха таить, Настенька возбуждала во мне древний инстинкт продолжения рода. А в четырнадцать лет этот инстинкт уже дает о себе знать вполне конкретными толчками, баллов эдак пять-шесть по шкале Рихтера.

— Интересное имя. Но вот форма гематомы на твоем лице куда интереснее! И кто же способен так фигурно ставить синяки?

«Типа хитрая, да?»

— Фонарный столб, Анастасия Михайловна. Они и не на такое способны!

— Теперь вы понимаете, почему я его к вам привела? — спросила психолога классный руководитель.

— Да. — Настенька утвердительно кивнула, по-прежнему не сводя с меня глаз. А потом произнесла термин, к размышлению над которым я впоследствии возвращался неоднократно. Атараксия.

Незнакомое слово испугало Дарью Семеновну, у нее даже пушок на верхней губе покрылся испариной, но Настенька небрежно повела пальчиком, давая понять, что ничего страшного в этом нет. Пояснила:

— Состояние невозмутимости, душевного покоя. Очень редкое состояние в наше время, да, драчун?

— Полностью согласен с вами, Анастасия Михайловна. Совершенно редкое. Я бы даже сказал, вырождающееся, — без запинки отстрелялся я, а сам подумал, что Настенька неплохо училась в институте, раз помнит такие мудреные термины.

— Ладно, умник, мне надо тебя понаблюдать. Вполне возможно, что твоя атараксия врожденная. Давай договоримся, что ты будешь приходить ко мне два раза в неделю… в понедельник и… — она вернулась к столу и полистала ежедневник, рассеянно глядя в исписанные на четверть листы. Даже я понял, что этот жест был рассчитан на Дарью Семеновну. Настенька что-то вписала в пустую страницу, подняла на нас глаза, закончила фразу: — …и в четверг. На большой перемене, хорошо?

— Конечно. Мне приятно с вами общаться.

О! Это было искренне. И вообще, я чувствовал, что присутствие Дарьи Семеновны как-то неуместно. Я бы с удовольствием поболтал с Настенькой об этой моей атараксии или еще на какие-нибудь темы, но аудиенция закончилась и меня бесцеремонно выпроводили за дверь. Я вернулся на урок геометрии, как раз на вторую половину, и занял свое место рядом с взволнованной Наташкой. Всем своим видом моя соседка по парте настойчиво требовала сиюминутных ответов на такие жизненно важные вопросы, как то: «Что было?», «Что было потом?» и «Что будет дальше?». После разглядывания аппетитной груди Настеньки и вкушения медового аромата вожделения Наташка со своими недоразвитыми молочными железами и запахом кошек не вызывала у меня желания откровенничать. Вместо ответа я многозначительно приподнял левую бровь, сказал: «Посмотрим», — и подмигнул. Самый Центровой Парень класса тоже с тревогой поглядывал в мою сторону, но я все так же невозмутимо погрузился в геометрию. Я вообще всегда любил математику.