Сергей Лифанов - Приют изгоев

Батен не заметил, как плавно и незаметно его мысли перетекли в сон, и снилось ему, что он вернулся домой, в родимый Шеат, что в его доме собрались встречать его все его родственники, и умершие дед и отец сидят со всеми за столом, и Альриша, совершенно нагая, встречает его в дверях и с подобающим почтением принимает скинутый ей на руки плащ, под которым вдруг оказывается надетая прямо поверх уланского мундира простая белая рубаха, которую он хочет, но не может ни снять, ни содрать с себя, а отец, подойдя, крепко сжимает его плечо и произносит почему-то женским голосом: «Не спеши, голубчик, это не к спеху. Не нарушай того, что ниспослано свыше…»

— …говорят же, что сон Богами дан человеку, чтобы тело могло отдохнуть от бренных дел, а душа позаботиться о самой себе, — сказала мама Корви. — Пусть спит, а ко мне зайдете, когда позавтракаете.

— Как скажешь, мама Корви, — охотно согласился Волантис. Он убрал руку с плеча Батена. — По мне, так коли тело бренные дела справно исполняет, так и душе спокойней.

— Это ты насчет поесть? Так ты всех по себе не суди, — усмехнулась мама Корви и начала спускаться с веранды.

Волантис хмыкнул и вернулся к своей торбе, продолжать укладываться. Делал он это не спеша, обстоятельно, и при этом что-то тихонько напевал себе под нос. Поэтому он не сразу заметил, что Батен проснулся.

Батен открыл глаза почти сразу, как только мама Корви ушла к себе вниз. И тут же прикрыл их снова. Солнце сияло во всю силу и слепило даже сквозь переплетения лоз вокруг беседки. Проморгавшись и сообразив, что уже проснулся, Батен сел в покачивающемся гамаке и потряс головой. Надо же, какая чушь может присниться на новом месте с непривычки. Впрочем, говорят, покойники снятся к счастью. А то, что он видел во сне отца и, кажется, деда, он помнил отчетливо. Это уже целых два покойника выходит.

Батен огляделся. Волантис, стоя на корточках к нему спиной, собирал свою постель; гамак Груса так и остался неразобранным; на столе, накрытый тонкой тканью, стоял поднос с какой-то едой. Светило солнце, ветер шелестел в лозах, щебетали птицы, с площади внизу раздавались голоса; все было нормально, спокойно. Буднично. Но Батена никак не оставляло странное ощущение ото сна; словно бы он упустил в нем что-то важное, нужное, необходимое — но что? Он силился вспомнить, однако кроме странного щемящего сожаления ничего не чувствовал.

— Проснулся, парень? — Волантис сложил постель в свою торбу, свернул гамак и присел на скамью возле стола. — Ну и спать ты горазд, однако. Я уже час, как поднялся, кучу дел успел переделать, а ты все дрыхнешь. Может, права мама Корви — ты и впрямь какой-нибудь грешник, раз твоей душе так долго собой заниматься приходиться.

— Значит, это была мама Корви? — невольно воскликнул Батен.

— Так ты не спал? — удивился в ответ Волантис. — А чего тогда не…

— Нет, нет, — поспешно перебил его Батен. — Я спал, только приснилось что-то… А зачем она приходила?

— По твою душу приходила, — сказал он. — Давай быстро умываться, пожуем — и пойдешь к ней, формальности утрясать.

— А ты? — Батен насторожился, услышав это «пойдешь». — Ты разве не пойдешь?

Батен усмехнулся:

— А я пойду искать Груса, стащу его с тепленькой постели или эту постельку ему постлавшей, и мы пойдем на Стену, вылавливать из очередного нужника очередного разжалованного офицера. Лично мне это занятие понравилось. Как думаешь, повезет нам на этот раз?

Батен промолчал. Ему стало грустно. Он понимал, что не могут золотари вечно возиться с ним, как с писаной торбой. Но он так привык к ним за эти три дня. И вот…

Волантис словно прочел его мысли. А может, просто догадался о них по выражению лица.

— Не горюй, брат, — сказал он. — Будь спокоен, все образуется. Мама Корви только с виду такая суровая, а на самом деле она человек справедливый. Не зря же в старостах пятый срок ходит. Ты, главное, веди себя как подобает, а она придираться не будет.

— Знать бы еще, как оно подобает, — грустно ответил Батен. Он спрыгнул с гамака и стал собирать одеяла.

— Научишься, — успокоил его Волантис. — Ты парень сообразительный. Иначе я бы за тебя не поручился.

— Спасибо, — вздохнул Батен. В конце концов, что он разнюнился, как кисейная барышня. Надо взять себя в руки. Он решительно выдохнул, и, повернувшись к Волантису, сказал нарочито бодро: — А где здесь можно помыться?

Волантис окинул его ироничным взглядом.

— Вот так-то оно лучше, — сказал он. И объяснил, как пройти в умывальню, а заодно и найти туалет.

Через час, помывшись, перекусив и попрощавшись с Волантисом — Грусу пришлось только передать через него привет, — Батен вошел в небольшую аккуратную комнатку, служившую, по всей видимости, маме Корви кабинетом. Сама мама Корви сидела по другую сторону обширного рабочего стола, заваленного какими-то бумагами. На носу у нее были обыкновенные очки, в сочетании с ее одеждой казавшиеся несколько неуместными.

— Садись, — сказала она, глянув поверх очков. Батен осторожно сел. — Ты помнишь, о чем мы говорили вчера, — продолжала она. И это был не вопрос, а простое утверждение. — Так вот, ты не знаешь, но на ушки у нас не все идут добровольно. Обычно туда отправляют бродяг, несостоятельных должников и прочих мелких нарушителей закона. Работа эта не столько тяжелая, сколько нудная и не престижная, В общем, не хуже, чем нужники у вас наверху чистить.

— Нужники чистить — это не работа, это издевательство, — вставил Батен.

— Во всяком случае, это не бросит тень на твою репутацию, — возразила мама Корви. — Вот если бы тебя сослали за Столбы… Но пока не за что… На ушки посылают по решению общины. Поэтому, — неожиданно торжественно произнесла мама Корви, — я спрашиваю тебя, Батен из Шеата, признаешь ли ты себя членом общины, которую я по общему согласию возглавляю, и сог гласен ли жить по уставу общины и выполнять все ее решения и мои приказы?

Мама Корви подняла глаза, и Батен понял, что вот сейчас решается его судьба. Без преувеличения. От его ответа будет зависеть вся его дальнейшая жизнь здесь. Впрочем, для себя он ее уже решил.

Батен прокашлялся, неожиданно запершило в горле.

— Согласен, — сказал он все-таки с предательской хрипотцой в голосе.

И ничего не случилось. Ничего абсолютно. Мама Корви даже не дала ему подписать какую-нибудь бумажку, которую можно было бы счесть документальным подтверждением его согласия. Единственным жестом, который можно было счесть символом или знаком, стало то, что мама Корви тихонько стукнула ладонью по столу, то ли прибила невидимую Батеном муху, то ли поставила точку на его прежнем бытии. (Потом, гораздо позже, Батен узнал, что просто у мамы Корви есть такая привычка: стукнуть ладонью по чему-нибудь, что окажется под рукой, и это означает — дело решено. Так что он мог с полным правом считать, что тогда мама Корви, можно сказать, пристукнула именно его.)