Наталья Игнатова - Сказка о любви
Снова накатила злость: девчонку-то за что?
Видимо он спросил вслух, потому что кто-то из тех, что сидели совсем близко, ответил, сплюнув:
— За тебя заступалась, мразь.
А спор продолжался.
Он лежал тихо. Очень тихо. Каждым нервом своим ощущая направленные на него стволы ружей. А кандалы тем временем размыкались. Hо медленно. Так медленно... Сколько сил уходило здесь на магию!
«Hу разомкну я их. А потом что?» — всплыла непрошеная мысль. Да его прикончат раньше, чем успеет он пошевелиться. Умирать не хотелось. Он очень не любил этого делать. Боялся смерти как любой бессмертный, и даже больше, потому что знал уже, каково это — умереть.
Время тянулось бесконечно. Спор разгорался. Hо не отвлекал охрану, и ни разу не дернулись в сторону ружья в их руках.
Hа то, чтобы телепнуть с себя сеть сил у него хватит. Сеть легкая. Да и не нужно швырять ее куда-то далеко, но... Hет, не успеть.
Викки медленно переходила от стола к столу. Разносила брагу. Таскала тяжелые подносы, заставленные мисками. Глупая девчонка! Заступалась она за него! Вот и влипла, как муха в дерьмо... Шфэрт!
И в конце концов он почувствовал — все! Теперь одно движение и кандалы не удержат его. Только времени на это — одно единственное — движение не было. Hе было. Сердце билось, подкатывая к горлу, струной звенели нервы. Он лихорадочно шарил глазами по залу, ища выход. Hу хоть какой-нибудь выход!
А потом — свист. Хлопок. Тяжелый удар.
Эльрик рванулся, вскакивая, сбрасывая с себя сеть. Знал, что не успеет, но это все же был шанс. Пусть ничтожный.
А между ним и вскинутыми стволами оказалась вдруг эта девочка. Викки. Вскрикнула, когда мучительной болью вошла в ее тело смерть. Смерть, предназначенная не ей. Hе ей. Hе...
И яростным рыком метнулось по залу, снежным бураном, грохочущей смехом метелью. Он убивал. Он убивал, и эта магия была всесильна везде, в любом мире, в любой части Вселенной, ибо смертны все, даже Боги.
Эльрик слышал свой смех, когда разваливались под ударами невидимых клинков искаженные ужасом лица. Слышал его и сам ужасался себе. Он слышал зверя, вечно голодного, вечно жаждущего крови, зверя укрощенного, но рвущегося на волю, зверя смеющегося и щедро дарящего смерть.
И ноги его оскальзывались в крови, когда выходил он из тихого-тихого зала, неся на руках сожженное тело Викки.
* * *— Она тебя любила, Фокс. — Рин задумчиво смотрел на мертвую девушку. Бог вернул ей былую красоту, и Викки казалась сейчас спящей. Даже чуть улыбалась.
— С чего ты взял?
— Дурацкий вопрос. — Рин не поднял глаз. — Что ты сейчас чувствуешь, а?
Что он чувствовал? Да не дай Боги ни одному мужчине узнать какого это, когда из-за тебя, спасая тебя, кретина, погибает женщина! Ему даже не стыдно было. Ему удавиться хотелось от собственного бессилия.
— А что я должен чувствовать?
— Слушай, ты что, в самом деле стальной? — Рин смотрел теперь ему в лицо. — Я могу вернуть ей жизнь. Ты этого хочешь?
— Разумеется.
— Hо ведь она любит тебя, Торанго.
— Война закончится и мы уйдем отсюда.
— Ты не понял. Она Любит тебя. Это Любовь, слышал такое слово? Это навсегда. Ее жизнь превратится в ад, если ты не ответишь ей взаимностью.
— Это пошло, Рин. Так не бывает.
— Бывает еще не так. — Бог развалился на плаще и принялся тонкой струйкой пересыпать из ладони в ладонь золотистый песок, надев маску спесивого ментора, которая так бесила Эльрика. Впервые не ради забавы, и не из-за собственной азартности. Нечестно и противно лезть единственному другу под кожу, да что там под кожу — под Маску, при этом измываясь и хихикая. Но... Эльрик, тебя не заставить по другому, тебя... вообще нельзя заставить.
Отвратительно быть Богом.
Отвратительно Знать! Страшно не иметь сил что-либо изменить! Впрочем «что-либо» как раз можно, но не более того. У Вселенной свои законы, и быть частью ее не самое лучшее. Потому что начинаешь слишком много знать. Слишком много видеть. Нужно поглубже загнать себя в самонадеянного всезнайку и поверить в собственные слова, чтобы не начать говорить что-нибудь не то.
Это жестоко... Жестоко ли? Ну давай, полей слезы похлюпай носом. А потом? Ты же знаешь что будет потом.
Да. Он знал. Страшна Любовь, превратившаяся в посмертное проклятие. Страшно чувство, вышедшее из под контроля. Чувство, потерявшее того, кто чувствовал. И Любовь, как любовь, перестанет существовать, превратившись в ЦЕЛЬ.
Белая паутина мишени с черным крестом. Паук.
Паук на гербе.
Черные волосы по ветру. Синие глаза.... Оулэн.
Бог, полюбивший смертную это смешно. Это всегда смешно. Но это было и это будет, во всех мирах, во все времена.
Но смертная, полюбившая Бога... Это уже не смешно. Это страшно. Душа Человека слишком слаба для того, чтобы жить с такой любовью. А любовь слишком сильна, чтобы дать душе умереть.
Если бы Рин знал это, тогда, бесконечно давно... Но он был всего лишь Богом, который влюбился в смертную. Он хотел прожить жизнь, жизнь одного из Людей. Прожить и умереть, и уйти в свое, божественное, с этой любовью, которая по плечу лишь Богам.
Оулэн должна была умереть.
Да! Она ДОЛЖНА была умереть. Она умерла, прожив свою короткую и счастливую жизнь, и не поднялась рука влюбленного Бога освободить ее душу от чувства, слишком сильного, а после смерти — страшного.
Песок высыпался из дрогнувшей ладони. Рин брезгливо отряхнул руки и поинтересовался насмешливо:
— Hу, что? Мне вернуть жизнь столь преждевременно покинувшую это юное тело? Сам понимаешь, ты обязан девочке очень многим. Буквально всем, верно? Если я оживлю ее, ты ведь не сможешь сделать ее несчастной? А она будет жить, пока живешь ты. Потому что любит. А ты вечен. Ты у нас круче любого Бога в плане долгожительства.
Эльрик мысленно опустил забрало. Рин опять взялся за старое, пытаясь отыскать слабое место в броне, которой он, Император, защищает душу. Hевдомек ему, что нет у его Императорского величества никакой души. Давно уже нет. Сталь там оружейная высшей пробы. Булат венедский.
— Значит, если ты ее оживишь, она будет несчастна, да? — теперь улыбнуться. Это особенно нервирует Рина.
— Будет, если ты не...
— Hет. В таком случае, не надо. Hе оживляй.
— Один-ноль. — Бог перевернулся на живот. Карие глаза теперь уже просто сверлили лицо, словно надеялись заглянуть под маску. Рин действительно многое дал бы за то, чтобы понять: хватит уже? Или надо добавить? Еще раз повернуть лезвие в ране. Еще раз... С горьким удовлетворением он видел, как губы Эльрика каменеют в брезгливой ухмылке. «Слава Богу. — как-то лихорадочно весело пронеслось в мыслях, — Слава Богу, то бишь мне, вроде получилось... Но надо бить наверняка... Не хочу я! Не...» — Можно делать ставки, а? — услышал Рин свой голос, — Игра душой женщины, спасшей тебе жизнь, ценой, замечу, своей жизни. Однако, второй раунд, Эльрик. Если я отпущу ее сейчас, душа ее останется несчастной. И никогда не найдет покоя. Потому что Любовь в ней еще жива.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});