Морис Делез - Конан и Гнев Сета

— Митра все восстановит,— как эхо отозвался Мэгил,— ты прав, но на это уйдет время, много времени, а пока продолжают гибнуть люди, и не просто люди, но лучшие из людей, и ты это знаешь!

— Почему ты пришел именно ко мне?

Конан пытался подавить подступившую тоску, и пока это ему удавалось.

— Ты был самым сильным из нас,— просто ответил жрец.

— Ты правильно заметил — был,— ответил король, чувствуя, что воспоминания о прошлом вместо грусти приносят невольное ожесточение.

Так было всякий раз, когда память услужливо рисовала перед его внутренним взором картину убийства пьяного подонка, который в самый последний миг жизни понял вдруг, что самому-то, оказывается, умирать гораздо страшнее, чем убивать других, и взмолился о пощаде… Он же в пылу драки не внял мольбе, и Митра лишил его за это того, что отличает человека от животного — разума, превратив в бессловесную скотину. Он вспомнил свой ежедневный страх, когда видел, как кончается чудодейственный порошок, позволявший на время отдалить неизбежное. Соответствовала ли кара совершенному им проступку? Митра считал, что да… Он же — что нет! Именно поэтому Конан ненавидел свою память о тех днях.

Киммериец никогда не испытывал тяги к философии, но в минуты подобных мучительных раздумий готов был допустить, что существует по крайней мере две правды. Одна определяется буквой договора, другая — его духом. А вот какую из них следовало избрать в каждом конкретном случае, было задачей воистину не из простых! Именно в таких ситуациях, Конан был глубоко убежден в этом, и должна сказать свое веское слово совесть, потому что, если не так, зачем она вообще нужна! Конечно, он сознавал, что это опасный путь, но если совесть чиста, а помыслы светлы… Оказалось, что нет. Но ведь и второй путь не менее опасен! Хитрый стряпчий способен составить такой договор, по которому всегда окажется в выигрыше он, но ведь тот, что нарушил Конан, составлял сам Митра!

В конце концов, Конан запутался в этих рассуждениях, но, когда стал королем, выбирал преимущественно первый путь и ни разу не разочаровался в нем… В себе! Во множестве случаев ему приходилось идти против писаного закона, в соответствии с велением совести, и ни единожды, но никто не назвал еще его решение несправедливым! Быть может, именно поэтому сейчас он был даже рад, что былое нахлынуло на него, окатив волной почти забытой душевной боли, которая, отступив, оставила после себя облегчение.

— Но ведь ты нарушил клятву!

— Формально — да. Но кого я убил? Невинного человека? Женщину? Воина, честно дравшегося со мной на поле брани? Я прикончил подонка, который не сделал того же самого со мной лишь потому, что я оказался сильнее, который лишил бы жизни даже крохотного ребенка, молившего его о пощаде!

— И все-таки ты нарушил клятву,— устало повторил жрец, и Конан не понял, винит он его на самом деле или лишь говорит то, что должен.— Но Митра готов вернуть тебе дар.

— О, нет!— воскликнул король.— Дары Митры коварны, а плата за них непомерно велика!

— Остановись, Конан!— сурово воскликнул Мэгил.— Не переступай границу! Я совершенно не желаю с тобой ссориться, не говоря уже о том, что он,— Мэгил поднял правую руку, и указательный палец его нацелился в небо,— слышит нас!

— Вот видишь,— грустно усмехнулся киммериец,— я даже не могу сказать, что думаю, хотя это, всего лишь, правда! Но ты прав, и я тоже не желаю ссориться с тобой.

Некоторое время все молчали, и Зенобия, наконец, облегченно вздохнула, хотя и не понимала толком, о чем ее муж ведет спор с Мэгилом и какая ему грозит опасность. Хотя в том, что опасность есть и она нешуточна, королева не сомневалась.

Конн стоял рядом и, не выпуская из рук остроги, хмуро смотрел на пришельца. Ему не нравился чужак, явившийся в самое неподходящее время, испортивший им отдых, к тому же посмевший что-то требовать от отца, да еще в таком тоне!

Лесничий же хоть и был хмур, но за время всего разговора ни один мускул не дрогнул на его лице, и ни единым жестом не выдал он своего отношения к услышанному.

Он стоял, казалось, совершенно не интересуясь происходящим, но рука его твердо сжимала лук с наложенной на тетиву стрелой, и он помнил приказ своего повелителя, графа Троцеро — охранять короля и его семью. Хотя от кого охранять-то в этом запертом в горах ущелье, вход в которое доступен лишь с той стороны, где в лиге от них расположилась в деревне на постой сотня Черных Драконов? Ан нашлось от кого! И Тулерон, свято помня приказ, готов был пустить стрелу в грудь проходимца, назовись тот хоть самим Митрой!

Мысли же короля были далеки от этого. Он думал о случившемся, просто потому что знал, кто такой Мэгил, и понимал, зачем он пришел.

— Как это случилось?— хмуро поинтересовался он.

— Не знаю,— покачал головой бывший жрец Митры и сразу постарел, словно весь груз прожитых лет в одночасье навалился на него,— никто не знает. Но я был там. Роща сожжена, источники забиты песком, Учитель погиб. Его ученик — способный мальчишка, я сам привел его чуть меньше полугода назад — не смог противостоять нападавшим. Он умел еще слишком мало. Еще один новичок, которого привели в этот день, лежал с разможженной головой. Когда я увидел его труп, у меня создалось впечатление, что его положили на наковальню и ударили кузнечным молотом.— При этих словах Зенобия невольно вздрогнула, видно, слишком живо представив себе, как это должно выглядеть, но в тот же миг с благодарностью ощутила ободряющее пожатие руки сына.— И одна из наших,— продолжал гость,— та, что привела парня, погибла.— Мэгил поморщился, словно прикидывая, стоит ли говорить об этом.— Ты должен ее помнить.

Сердце Конана невольно похолодело.

— Рина?— сами собой прошептали его губы.

— Да,— кивнул жрец, и сердце Зенобии болезненно сжалось.

Своим женским чутьем она поняла, что эта девушка когда-то была дорога мужу, но ревности почему-то не испытала, и ей было страшно думать, что это потому, что давняя соперница уже мертва.

— Как?— коротко спросил король.

— Ее распяли стрелами на дереве,— нехотя ответил Мэгил и прикрыл глаза, словно сам в который уже раз снова испытал эту чужую боль.— Она умирала долго… Я не хочу говорить об этом.

— Ты был там…

Конан то ли спросил, то ли говорил сам с собой, но Мэгил кивнул, соглашаясь с его словами.

— А Учитель?— внезапно спросил киммериец.

— Не знаю,— нехотя ответил Мэгил,— я нашел лишь его обгоревшее тело.— Помолчав, бывший жрец спросил:— Ты согласен?

— Нет!— резко, с ожесточением отозвался Конан. Почти выкрикнул, словно криком этим доказывая самому себе свою правоту, может быть, именно потому, что многое внутри него, и в первую очередь память, противилось такому решению.