Денис Юрин - Доспехи из чешуи дракона

– Не стоит, они примерно той же свежести и чистоты: что скамья, что мой зад, что твое полотенце…– заявил Шак и еще раз махнул рукой, повелевая молодцу удалиться.

Одной из двух гулящих девиц показалось, что парочка странных путников куда более лакомая добыча, чем наскучившие игроки, только и знающие, что хлестать вино, бросать кости и азартно сквернословить. Наверное, ее раззадорил лекарский сундучок, бережно поставленный Семиуном прямо по центру стола. Пышногрудая шатенка средних лет поправила декольте, то есть спустила его как можно ниже, и, колыхая прелестями, на которых еще виднелись следы чужих сальных рук, поплыла по направлению к столу вновь прибывших.

– Не сегодня, милая, – не грубо, но голосом, не терпящим препирательств, остановил ее Шак, а более брезгливый и менее терпимый юноша тихо добавил:

– … не в этой жизни.

Окинув парочку зазнаек пренебрежительным взглядом, примадонна придорожного кабака хмыкнула, пошатываясь, развернулась на каблуках и прошествовала обратно к игрокам. Весь ее вид, а не только выражение лица, как будто говорил: «Ну и дураки! Сами потом пожалеете. Я самая лучшая и самая прекрасная. Встреча со мной – это награда, событие всей вашей жизни! Вы упустили свой шанс и еще пожалеете…

Появление на столе кувшина вина и двух потрескавшихся глиняных кружек сомнительной чистоты отвлекло Шака от созерцания гордого отходного маневра прелестницы, да и Семиун вдруг задергал его за рукав.

– Признавайся, пройда, чем громилу толстопузого напугал? Слово, что ли, какое знаешь? – пристал юноша, пристально глядя в глаза компаньону.

– Ага, слово, притом волшебное…Мне его ведьма одна болотная прошептала. Я ей услугу оказал, а она, в благодарность, значит, словечко такое подкинула, что воров, вышибал да еще стражей отпугивает…но только подвыпивших, – подхватил идею и тут же принялся увлеченно врать шарлатан, однако не по годам умного паренька было так просто не обмануть.

– Стража всегда в подпитии, а изредка в стельку…Ты мне зубы не заговаривай, не юли, на вопрос отвечай!

– С какой стати? – равнодушно пожал плечами Шак и налил обоим по стакану вина. – Ты о себе молчок молчком, ты о себе ни слова, всю дорогу как воды в рот набрал, а я с тобой секретами ремесла делиться должен?

– То другое…– замялся Семиун, а потом вдруг залпом осушил целый стакан. – В моей жизни ничего особенного нет, грязь одна, а вот то, что ты сотворил…как тебя детинушка испугался…

– Слушай, паря! – не вытерпел бродяга. – Давай начистоту, как компаньон компаньону! Я те про разное наплести могу, притом так, что поверишь. У меня на каждый твой вопрос по пять, нет, по десять вполне правдоподобных ответов найдется. Если же доверия между нами хочешь, что ж, изволь, я готов кой– какими трюками с тобой поделиться, но и ты, будь любезен, на вопросики отвечай, а не щерься, как щенок одичалой собаки!

– Твой первый вопрос! – в глазах паренька появилась решимость.

– Я его уже задавал.

– Повтори!

– Что ж, изволь…– Шак откинулся назад и вальяжно устроился на скамье, опершись спиной о покрытую грибком плесени стену. – Кто ты и чем ты таким провинился, что связаться со мной согласился да в дело опасное влез? В чем твой проступок и в чем твоя выгода?

– На это парой фраз не ответишь, время нужно, – снова замялся Семиун, не решаясь открыть свое прошлое бродяге, которого знал всего несколько часов.

– А оно у нас есть…навалом. Вон, жрачку несут, – Шак кивнул подбородком в сторону торопящихся к ним разносчиков. – Давай, пока брюхи набиваем, ты правду о себе и расскажи!

– Ну, что ж, изволь, – усмехнулся лекарь. – Но только потом не говори, что я никчемный зануда, видящий жизнь лишь в черном цвете.

Один был готов слушать, другой решился заговорить. Именно с таких моментов и начинается дружба. Корчмарь и прислуга по-прежнему косились на чужаков с опаской, а рыжеволосая девица так и не простила обиды.

Жизнь несправедлива, а люди в ней, как фишки на игровой доске. Правила многолетнего соревнования с себе подобными столь непонятны и трудны, что еще никому на свете не удавалось их четко описать, а жалкие попытки только запутывают и лишают способности самостоятельно мыслить тех, чье существование поставлено на кон. К примеру, вроде бы незыблемое правило «Выживает сильнейший» на самом деле лишь абстракция и не регулирует совершенно ничего. А все почему? Да потому, что изобретатель ристалища по имени «Жизнь» не удосужился, а может, просто не захотел дать точное определение понятию «сила». В чем она? В возможности легко ломать хребты тем, кто мешает, или в беспринципности, в способности человека нарушать все писаные и неписаные нормы морали, а затем убаюкивать жалобно скулящую совесть, оправдывая свои гадкие, низкие поступки сказкой о суровой необходимости или о высших общественных интересах? Вопрос сложный, вопрос философский и, по большому счету, неразрешимый, как «Быть или не быть» или «А есть ли бог?». Ведь доказать существование Творца не удалось никому, как, впрочем, и опровергнуть. Вот так и с жизнью: никто не может описать правила, но зато все с удовольствием учат жить ближнего своего, забивая чужую голову своими принципами, нормами, алогичными измышлениями и трактуя его поступки на свой, далеко не идеальный лад. В результате одни люди страдают от заниженной самооценки, а другие возносят свое «Я» на такую высоту, что не в состоянии слушать других.

Семиуну в этом плане повезло, он с самого рождения был вне оценки капризного общественного мнения, до бедного сироты просто никому не было дела. Одни с рождения имеют все, другим приходится многого добиваться, а сын миокского купца с малых лет не принадлежал сам себе. Его отец разорился, став жертвой жестокой и жесткой конкурентной борьбы. Имущество семьи пошло с молотка, отец был продан в рабство на рудники, мать сошла с ума: грезила наяву, мечтала быстрее попасть в прекрасное царство «Небытие» и была казнена за убийство собственной дочери, старшей сестры Семиуна. Слухи умалчивали, каким чудным образом он перебрался из Миока в Тарвелис и оказался в услужении у Милба Огуса, самого старого городского лекаря, прожившего неполных восемь десятков лет.

В доме уважаемого, но бедного, как церковная крыса, старца было много учеников. Детство Семиуна прошло на коленях за мытьем то полов, то ядовито пахучих реторт. Самый младший и абсолютно безродный юнец оказался удобной затычкой во всех дырах. Им командовали все, он работал за всех, одним словом, в доме лекаря царил гармоничный симбиоз одной истощенной жертвы и нескольких ленивых паразитов. Про тумаки да ссадины не стоило и говорить, не проходило ни дня без новых шишек или синяка под глазом. Тычки, пинки и оплеухи были такими мелочами, что Семиун даже не обращал на них внимания, не замечал, поскольку потерял им счет.