Алексей Изверин - Империя (СИ)

Пусть хватит горючего еще на десять минут — и я смогу посадить «Поморник», на вертикальной посадке…

А внизу-то, внизу уже вставали на горизонте новые горы, высоченные исполины, подпирающие своими вершинами облака. И тянулась вдаль зеленая гладь леса, неслась быстро-быстро навстречу.

И в этот момент горючее кончилось. Стихла вибрация движков, короткие крылья раздвинулись насколько можно шире. Но одновременно нарастала вибрация корпуса, когда аэрокосмический истребитель, лишенный корректирующих реактивных тяг, стал рыскать носом.

Мелкая дрожь прошла сквозь меня, сотрясла до скрипа в стиснутых зубах, дрогнули пальцы, и помимо моей воли сжались на подлокотниках противоперегрузочного кресла.

Полет перешел в падение. По экрану промелькнули какие-то скалы, что-то с рыкающим грохотом обвалилось справа. Аэрокосмический истребитель рвануло, стало поворачивать и трясти, и вдруг на экраны наползла чернота.

Толком испугаться я не успел. Страшный удар подбросил «Поморник», взвыли в агонии движки, стабилизируя полет на последних каплях активного вещества. Как же оно могло еще уцелеть, как же…

Вот теперь действительно ВСЕ…

Хлестнули по колпаку кабины древесные ветки. Скачком поднялась перегрузка, меня дернуло в кресле, как жучка на веревочке. Что-то хрустнуло в груди, и сразу же стало очень больно дышать.

Мягкая серая пелена накрыла меня с головой теплой меховой шапкой, милосердно погасила сознание, увлекло туда, где нет ни боли, ни смерти.

Снова беспамятство.

Глава 4

Пришел в себя я неожиданно, рывком. Вроде как спал, спал — и проснулся, и все кошмары позади.

Я попытался встать.

Щелкнули захваты на скафе, меня бросило обратно.

Что-то не сработало…

Минут через двадцать я понял, что заклинило захваты на кресле. Случай редчайший, но все же — бывает, бывает…

Лазерного пистолета под рукой нет, захваты не отстрелить… Горелка! Если она еще работает, то дела не такие уж и безнадежные, можно разрезать захваты…

Совершенно автоматически я потянулся к горелке, и тут же вспыхнула боль. Боль началась откуда-то из плеча, и мгновенно распространилась по всему телу, обняла меня жарким огнем… Я даже не мог подумать, что будет так больно.

Наверное, я кричал. Пересохшее горло еще могло издавать какие-то звуки, хотя даже это было больно, страшно больно.

Не знаю, каким чудом мне удалось не потерять сознание. Стало плохо, очень плохо, но все же я оставался в сознании.

Потребовалось немного времени, чтобы я начал совершать осмысленные действия. Хоть какие-нибудь, а осмысленные… Хоть как, а думать, думать…

Горелка работала плохо. Заряд уже был на самом нуле, оставалось совсем немного, и язычок пламени уже расширился, и почти потерял синеватый отлив — верная черта, что пасты осталось кот наплакал.

Работать было трудно. Раз от разу боль начинала терзать мне все сильнее, и приходилось откидываться на спину и отдыхать. Заснуть я не решился — вполне можно было и не проснуться. А пользоваться медикаментами из аптечки… Они, конечно, долговечные, но на столько лет явно не рассчитаны. Да и пуста аптечка, пуста… Никто ничего в нее не закладывал, вся органика осталась в анабиозном блоке…

Боль была сначала. Потом я просто к ней привык… Если такое возможно. Настало непонятное оцепенение, нежелание, успокоение… Такое ощущение, что работаешь в вакууме, в полной невесомости, с отказавшими приводами скафа. Каждое движение давалось тяжело, как и размышления, какое именно движение надо сделать и зачем.

Все-таки скаф пришлось снимать. Горелка фыркнула пучком красноватого огня, и погасла. Привет.

Хорошо, что основные захваты уже были перерезаны. Оставалось только расстегнуть скаф, перегнуться набок — и я вывалился на пол как мешок с мусором. Пол понесся на меня — я увидел во всех подробностях приближающийся рубчатый пластик — шершавый, с маленькими выступающими овалами присосок… Ударился не столь уж сильно, но мне и этого хватило.

Вторично пришел в себя я совсем плохо. Пластик перед глазом окрасился кровью, в ушах звучали паровые молоты, и тело непрерывно тряслось в судорогах.

Некоторое время спустя я постарался встать, и не смог. Просто не смог.

Не знаю, как мне удалось перевернуться на спину — со стоном, выхаркнув их вконец мертвого горла пару ругательств, но все же я лежал на спине и жадно пил нагретый воздух кабины «Поморника». Дышал тяжело, грудь ходила ходуном — но все же дышал…

Пару минут я просто лежал. Не было сил даже думать, переворачивать тяжеленные валуны мыслей…

Но почему-то я думал. Анализировал… Строил связи, вспоминал давние знания, когда-то насильно запихнутые мне в голову…

Сначала надо понять, что со мной.

Боль в ключице — это во время рывка. Скаф-то все-таки не такой прочный, как хотелось бы, и происшедшее — не такая уж и редкость. Скорее всего. Поломана ключица, а это не шутки. Также есть подозрения на пару ребер справа — швырнуло меня качественно… А вот ссадины на лице — это я уже сам постарался, когда вывалился из скафа.

Знакомая манера. Быстрая, немного ироничная, спокойная — как прохладный весенний ручеек в горах. Самое то, что надо, чтобы совсем не свихнуться — ведь именно так меня учили, и никак иначе.

Раны заживут, это хорошо. Все же я не такой обычный человек, у Академии остались еще свои секреты…

По меньшей мере надо пару недель на полное восстановление… Грубо говоря, через пять дней уже можно будет передвигаться сносно, а через десять — принять легкий разминочный бой с полуслепым убогим калекой.

Для выздоровления нужно — еда и покой. Причем полный, без физических нагрузок.

Я глухо выдохнул. Потолок качнулся, индикаторы мертвенно следили за мной.

Так. Энергии-то нет, даже на аварийное освещение! А свет откуда взялся? Видно же, что это не ночное зрение, это обычный дневной свет. И идет он как раз через часть задней полусферы и часть правой полусферы. А вот все остальное — темное…

Хорошо, очень хорошо. «Поморник» шмякнулся где-то на поверхности, и это тоже очень хорошо. Не потонул в озере, в море, не завяз в болоте, а лежит на твердой поверхности.

Есть приток воздуха — духоты я совсем не чувствую, даже запах какой-то… Конечно, герметичность после такого удара точно ни к черту.

Пахло лесом. Лесом, именно лесом, настоящим ЛЕСОМ — я только раз видел такой, в самом детстве. Нет ни запаха разлагающихся углеводов, ни характерной сладковатой гнильцы, остающейся мерзким налетом на коже и неведомыми путями сразу же оседающей на любой доступной поверхности, нет щемящего запаха тревоги — радиация близко…