Марина Дяченко - Пещера

Лора посмотрела на нее с сочувствием.

Сегодня на нее все смотрели с сочувствием – дверь кабинета была приветственно распахнута, и Раздолбеж ожидал.

Павле ничего не оставалось делать – она вошла; шеф ее, непривычно благостный и мягкий, парил в сигаретном дыму, как привидение.

– Сядь-ка, Нимробец.

Боится, что при горестной вести я не удержусь на ногах, мрачно подумала Павла.

– Что ты так смотришь на меня, Нимробец? Или ты думаешь, что большие печальные глаза – единственное, что необходимо тележурналисту?

Павла села на предложенный стул и нервно закинула ногу на ногу. Внимательно оглядев ее, Раздолбеж криво усмехнулся:

– Ты зря нацепила эту юбчонку. Твои голые коленки меня не растрогают.

Павла вспыхнула. Мини-юбку она надела потому только, что сегодня утром Митика привел в негодность ее рабочие джинсы; конечно, объяснять это Раздолбежу было ниже Павлиного достоинства.

– Итак, – Раздолбеж с отвращением отхлебнул от привычной кофейной чашечки. – Итак, мы имеем ассистентку Нимробец, в активе у которой глаза и коленки, а в пассиве… ГДЕ кассеты от Ковича?! Ты должна была принести их ВЧЕРА!..

Павла втянула голову в плечи.

При мысли о Ковиче вспоминались почему-то не сааг, не кассеты и не пыльная, в столбах солнца квартира – вспоминался тюбик помады, валяющийся в щели между кирпичиками тротуара. И помада-то, честно говоря, дешевенькая. И почти полностью израсходованная, сточенная до тупого пенька…

Сегодня утром Митика взял брусочек красного пластилина, растопил на сушилке для полотенец и подложил тетке на табуретку – с тот самый момент, когда погруженная в себя Павла усаживалась за стол. Пластилин расплющился, как красная шляпка сыроежки, и значительная его часть осталась на Павлиных штанах. Митика отделался строгим выговором, штаны остались мокнуть в тазике с моющим средством…

– Ты слышишь меня, Нимробец?

Павла опустила голову. Мысль о расплавленном пластилине то и дело сменялась мыслью о саажьей сущности режиссера Ковича.

– Мне очень жаль, Нимробец, но тебе придется делать карьеру где-нибудь в другом месте.

Раздолбеж постоял, изучая ее склоненную голову; широко шагая, подошел к захламленному столу, выудил из кипы бумаг одинокий, зловещего вида листочек.

– Распоряжение о твоем увольнении. Копию отнесешь в бухгалтерию, получишь свои деньги и сделаешь так, чтобы больше мы не встречались.

Павла подняла голову; Раздолбеж возмущенно уперся руками в бока:

– Плакать раньше надо было! Где кассеты от Ковича, где, где?! По какому праву ты срываешь мне творческий процесс, ты, которая самостоятельно не умеешь и шага ступить?! Не умеешь раскрыть рта, не умеешь договориться с человеком, об инициативе я не говорю – с козла молока не требуют…

Павла смотрела на него сквозь набегающие слезы; Раздолбеж виделся то круглым и толстым, как облако, то длинным и узким, как ножка смерча.

Тюбик помады в щели тротуара…

Скотина Митика. Поймать и надрать уши – только неохота связываться со Стефаной…

– Что же мне теперь делать?.. – спросила она, и голос плохо ей повиновался.

Раздолбеж отвернулся:

– Найти работу, где не надо думать головой. Где можно думать голыми коленками… Ничем не могу помочь тебе, Павла. Мозги не покупаются.

От обиды она заревела уже откровенно; Раздолбеж воздел палец, собираясь сказать нечто нравоучительное – в этот момент зазвенел телефон.

Покосившись на Павлу – ее судорожные всхлипы могли придать телефонному разговору нежелательный фон – Раздолбеж обошел вокруг стола и поднял трубку; Павла на короткое время оказалась предоставлена самой себе. Скрючившись на стуле и размазывая по щекам потеки черной туши, она лелеяла в душе единственное желание – добраться до туалета, запереться в кабинке и там выплакаться вволю, не думая ни о чем и никого не стесняясь. Добраться бы, какая бы добрая сила перенесла ее сквозь стены, прямо сейчас…

Верная приличиям, она все-таки сдержала плач – и потому смогла услышать, как говорит по телефону Раздолбеж. Говорит, не умея скрыть удивление.

– Да? Да, конечно, и «Железные белки»… Гм. Собственно, если бы я знал сразу… А? Да, безусловно, талантливая и перспективная… Н-нет. Я, видите ли, еще не успел… О да. Я хотел бы ознакомиться с ними сегодня… Вечером? Хм, ну что же, тогда завтра утром я отберу и позвоню вам… Нет. Конечно, нет. У нас в редакции исключительно дружеская, доверительная атмосфера… Безусловно, я передам ей ваше лестное мнение. Да, спасибо, до встречи…

Трубка уже пищала короткими гудками – а Раздолбеж все еще стоял, будто не решаясь положить ее на рычаг. Будто это было ответственным делом, требующим с его стороны душевного усилия.

Павла молчала – растрепанная, с потеками туши на мокром лице, с бесформенными, жалобно развешенными губами.

– Господин Кович просил извинить его, – строгим голосом сообщил Раздолбеж. – Он так ответственно подошел к отбору материалов, что не смог передать их вчера. Зато теперь, надо полагать, господин Кович предоставит нам в пользование чуть не весь свой видеоархив… Господин Кович выразил восхищение профессионализмом и обаянием посланной к нему Павлы Нимробец, ему было очень интересно говорить с ней о театре… Теперь я спрашиваю, Павла – какого черта надо было морочить мне голову?! Почему вы сразу не сказали…

Павла горестно всхлипнула:

– Так вы же ни о чем меня не спрашивали, господин Мырель…

Ей показалось, что этими словами она вступила с негласный сговор с Раманом Ковичем. Который наплел Раздолбежу невесть что – зачем? Чтобы выручит ее, Павлу?.. Сарну?!

Заговор саага и сарны – против злобного телевизионного шефа… Павла усмехнулась – сквозь слезы.

Раздолбеж помолчал. Раздраженно отхлебнул кофе, поморщился, поставил чашку на приказ о Павлином увольнении – так, что посреди ценного документа остался коричневый след-ободок.

– Значит так, Нимробец… Он просил приехать за материалами после спектакля. После сегодняшнего спектакля, в театр, в десять вечера… Ты поняла?..

Павла не поняла ничего – но надо было кивнуть, и она кивнула.

Сенсоры, приклеенные ленточками пластыря, мешали. Их было полным-полно – на лбу и шее, на висках и на запястьях, и даже на затылке; кожа зудела все сильнее и сильнее, и почесать ее не было никакой возможности.

– Не двигайтесь, испытуемая. Не шевелитесь – идет искажение на выходе…

Павла стиснула зубы.

После обеда ее подстерег в «стекляшке» Дод Дарнец – и, сладкий как мед, уговорил «попробовать поработать». Работы, по его словам, было час от силы, причем интересные занятия и симпатичные люди не заставят Павлу скучать, а по окончании «тестирования» специальная машина доставит ее в любое указанное место. Павла похлопала ушами и со вздохом согласилась. Все равно ей некуда было девать время.