Поцелуй черной вдовы (СИ) - Евгения Александровна Бергер
В конце концов, госпожа Люси сжалилась над старательным пареньком и позвала его в свою крохотную каморку, где заваленный кистями, губками и тюбиками белил стол представлялся настоящей алхимической лабораторией. Чуть отодвинув их в сторону, она поставила перед ней кружку чая и кусок рыбного пирога…
— Ешь вот, совсем ведь тростиночка. Того и гляди переломишься! — сказала она и принялась перемешивать что-то в маленькой плошке.
Соланж, на ходу позавтракавшая парочкой яблок, с благодарностью принялась за еду и, откусив огромный кусок, с полным ртом поинтересовалась:
— Что вы делаете, мэм?
Госпожа Люси зыркнула на нее быстрым взглядом и ответила, не отвлекаясь от дела:
— Перемешиваю квасцы и яичный белок. Это паста для кожи лица, — пояснила она на ее недоумевающее молчание. — Что-то вроде венецианских белил, но дешевле в разы.
Соланж знала, конечно, что старая королева замазывала морщины таким толстым слоем белил, что лицо ее больше походило на маску или лик призрака, чем на лицо живого человека. Но зачем этой моде подражают актеры, не понимала…
— А зачем актеры белят лицо? — спросила она. — Они забавные с этими лицами.
— Много ли ты понимаешь, глупый мальчишка? — беззлобно поддела ее собеседница. — Набеленные лица лучше видно в тусклом освещении сцены.
— Тогда стоит зажечь больше свечей.
— И спалить весь театр?! — Соланж охнула, получив назидательный подзатыльник. — Ишь прыткий какой. К тому же свечи тоже недешевы! Хочешь по миру нас пустить?
Потирая затылок, Соланж собрала с тарелки все крошки от пирога.
— Я просто не знал, — повинилась она. — Извините, госпожа Люси.
— То-то же, впредь будешь умнее. А теперь марш на сцену! Пора декорации ставить. Лишняя пара рук не помешает!
Поблагодарив за обед, Соланж побежала на сцену, где работники устанавливали разрисованные щиты и затягивали потолок черным сукном. Позже ей объяснили, что так делают, когда играют трагедию, во время комедии потолок затягивали голубым.
Вскоре со всех сторон только и слышалось: «Роб, подсоби!» или грубее «Тащи сюда свою тощую задницу, Роб, хватит пялиться по сторонам».
Соланж вовсе и не глазела: носилась белкой то к одному, то к другому и к трем часам, когда подняли флаг и в театр хлынули зрители, просто падала с ног от усталости. С Шекспиром и парочкой слов не смогла перекинуться за день, видела разве что, что он счастлив — театр, действительно, много для него значил, — и впервые на своей памяти радовалась счастью другого.
Когда же началось представление, один из работников — кажется, Жирный Гарри — потащил ее к зрителям в яму, сказал, что глазеть она должна не на сцену, а высматривать среди доброго люда карманников, коих здесь «тьма тьмущая», того и гляди стащат последнее, коли чересчур зазеваешься. Одного Гарри, в самом деле, поймал и привязал к столбу около авансцены до конца пьесы… После его препроводили в судейскую палату.
Соланж же мечтала лишь об одном: вернуться домой, пусть даже в неуютную комнатку под чердаком, и, вытянув ноги, наконец отдохнуть, но Ричард-неугомонный-Бёрбедж снова сказал:
— А теперь, други мои, пришло время травли медведя. Готовы немного развлечься?
Нет! Только не это.
— Да, конечно, — ответил Шекспир и посмотрел на нее. — Скажи, Роб, это было бы замечательно!
И Соланж, мысленно застонав, кивнула, придержав свое мнение при себе.
Глава 11
Ричард уверенно продвигался вперед и вел за собой новых друзей. Толпа впереди гудела и выла, взрываясь время от времени восторженным ором. Сам воздух, казалось, вибрировал, накаленный эмоциями людей…
— Должно быть, схватка вот-вот начнется, — сказал актер, ныряя в толпу и прокладывая дорогу локтями. — Здесь главное начало не пропустить. Хочу, чтобы вы полюбовались на Сэкерсона, «звезду» вчерашних боев. Говорят, он выстоял в двадцати двух схватках с лучшими собаками Пэрис-Гардена по схеме «один на один» и «один против двоих». Слышал, он тот еще зверь! — И тише: — Шепчутся даже, он не просто какой-то медведь… Понимаете, да?
Соланж слышала его речь через каждое третье слово, так как рев людских голосов оглушал ее, да и вслушиваться в болтовню Ричарда не казалось таким уж важным, но на этих словах она вскинула голову и глянула на него.
— Хочешь сказать, что он…
— … Перевертыш, да, — поддакнул, не дав ей закончить фразу, актер. — Сам подумай, этот зверь слишком умен для простого медведя. Сотня мастифов не смогла его победить, а это что-то да значит! А вот, кстати, и он.
Они как раз протолкались к железному ограждению перед так называемой «ямой», в центре которой ко вбитому в землю столбу был привязан огромный бурый медведь. Его морда с ощеренными зубами и налитыми кровью глазами хмуро глядела вокруг на бесновавшихся за защитным барьером людей, казалось, медведь высматривал себе жертву, одну из тех, что пришли развлекаться, глазея на его ужас и боль.
Соланж сглотнула ставшую вязкой слюну.
Сердце толкнулось о ребра и зачастило с удвоенной силой…
В травле медведя не было ничего необычного, странного, вовсе нет, но ей все равно сделалось дурно от гомона голосов и острого запаха зверя, разлитого в воздухе.
Даже нос защипало…
Она на мгновенье прикрыла глаза, а, открыв их, столкнулась со зверем глазами, или ей показалось, что столкнулась глазами: в конце концов, он был достаточно далеко, чтобы она могла ошибиться. И все-таки по загривку скользнул холодок…
Неужели зверь, действительно, перевертыш?
Такой же, как и она?
Но при этом в наморднике, как простое животное.
— Видите, — тыкал Ричард в медведя указательным пальцем, — на нем защитный протектор — намордник и железный ошейник — это чтобы ни он, ни собаки не загрызли друг друга. Было бы жаль лишиться такого бойца в первых же схватках!
Нет, это, конечно, не перевертыш…
— Ты в порядке? — Теплые пальцы чуть сжали перчатку Соланж. Это Шекспир с беспокойством глядел на нее. — Выглядишь бледным. Может, ну его, и уйдем?
Да, все что угодно, лишь бы не видеть этого зверя!
— Я в порядке. Останемся. Ты так хотел побывать здесь!
Уильям, как будто смущенный, покачал головой.
— Я не думал, что в травле используют перевертышей, — сказал он. — Одно дело зверь, а другое… Сам понимаешь.
— Перевертыши — те же звери, разве не так? — с большей горечью, чем хотела, отозвалась она.
Шекспир снова сжал ее пальцы, да так крепко, что сделалось больно.
— И все-таки они в большей степени люди.
