Встреча - Ласки Кэтрин
– Какие же? – спросила Мэй так мягко, что вопрос больше походил на пёрышко, парящее в воздухе над грудами книг на столе профессора Гилберта. Профессор почесал в затылке, вытащил трубку изо рта и начал тыкать в неё небольшим медным ёршиком, что держал в столе.
– Он был белой вороной, этот Натаниэль.
– Его звали Натаниэлем?
– Да, Натаниэлем. А почему вы спрашиваете?
– Ах, мне просто интересно… М-м, есть человек, которого я…я… – она запнулась. – Человека, с которым я немного знакома, зовут Уолтер Лоуренс. А вы знали Натаниэля?
– Нет. Он старше и исчез из научных кругов прежде, чем я начал преподавать в Гарварде. Не принадлежал к преподавательскому составу. Кажется, преподавал в другом Кембридже, в Англии, но был сослан в Йель или, возможно, Колумбию. Они изгнали его, а Кембридж, видимо, не принял обратно. Мне думается, они были с ним слишком уж строги.
– Хотите сказать, вы верите в его теории о… о…
– О реальности мифических морских существ? Не уверен, что верю в них. Всё, что я знаю, так это то, что я – физиолог. Я изучаю, как функционируют живые системы: химические реакции, происходящие в органах, клетках. Натаниэль Лоуренс работал в области нефрологии, и его исследования работы почек всегда были блестящими. Понятные, чёткие, убедительные, и он действительно продвинулся в лечении ряда заболеваний, связанных с функционированием почек. Он много работал с рыбами. Они интересуют нефрологов из-за загадки: как они выводят избыток соли. Загвоздка в том, что он не предлагал достаточно доказательств, кроме, скажем, акул, одних из самых распространённых лабораторных животных. Здесь, в Гарварде, мы постоянно их препарируем. Они полезны для исследования хрящевых рыб и служат идеальными лабораторными существами для изучения сравнительной анатомии позвоночных. Просто незаменимы.
Мэй почувствовала, как дрожь проползла вверх по позвоночнику, когда она услышала слова «идеальные лабораторные существа». «Конечно, – подумала Мэй. – он не “предлагал доказательств”». Возможно, окажись он рядом, когда умерла их мама, он мог бы забрать её тело и притащить в какую-нибудь лабораторию, как в Гарварде, где работал профессор Гилберт. От одной мысли её начало подташнивать.
– Мэй, с вами всё в порядке? Боже мой, вы побледнели, как полотно.
Она сглотнула и плотно зажмурилась.
– Нет! Всё в порядке! Просто немного устала, вот и всё. – Она поспешно улыбнулась, изо все сил желая, чтобы щекам вернулся прежний оттенок. – Всё это так интересно.
– Я так понимаю, что вы немного помогаете вашему другу Хью Фицсиммонсу с его дипломные проектом в обсерватории. С «женскими счётами», как говорят Вильямина и её женская команда.
– Да, это не имеет совершенно никакого отношения к статье, о которой я вам рассказала. Но никогда в моей жизни вокруг не было столько книг, и я немного отвлеклась. Если я случайно нахожу что-то интересное, то пытаюсь разузнать об этом как можно больше. Мне следует стать более дисциплинированной.
– Нет. Конечно, нет. Вы получаете широкое образование. Что может быть важнее? И, я уверен, образовательные возможности, а точнее, академические, а так же библиотеки, несколько ограничены на острове.
– Да, это так. Здесь, в Кембридже, я чувствую себя как на празднике.
– Что ж, возможно, вам стоит задуматься о Рэдклиффе. Я был бы более чем счастлив написать вам рекомендации.
– Были бы? – Мэй села прямее, как будто бы разряд тока прошёл через её тело.
– Не смотрите так удивлённо, моя дорогая. Нам нужно больше образованных женщин. Избирательное право – не просто предмет моей жены, Алисы. Оно предназначено для всех людей. Мы все только выиграем, если женщины получат право голоса и начнут работать на государственной службе. – Он остановился. – Ох, я вспомнил кое-что об этом Лоуренсе. Он был опытным художником, а также физиологом. Его рисунки различных органов часто использовались в учебниках по анатомии, и, я уверен, если вы вернётесь в библиотеку Гора, то найдёте гравюру или, возможно, рисунок тушью, на котором он изобразил одно из этих мифических подводных созданий. Должно быть, он хранится в коллекции редких книг. Вам стоит проконсультироваться с хранителем, Елеазаром Уиншипом. Спросите его. Он немного странный малый. Кроме того, что он хранитель, Елеазар – знаток санскрита, он перевёл ряд священных текстов о Будде.
– Я так и сделаю. А сейчас пойду в обсерваторию, – сказала Мэй, чувствуя себя немного виноватой, что солгала.
– Удачно понаблюдать за звёздами, – пожелал профессор Гилберт, возвращаясь к чтению.
Мэй не была уверена, чем или кем был Будда, но решила, что лучше это выяснить.
Однако Будда мог подождать: она хотела встретиться с Хью на берегу реки Чарльз.
* * *Выскользнуть из дома Гилбертов было довольно легко, а Хью ждал её под аркой Гарвардского моста, перекинувшегося через реку Чарльз. Она всегда останавливалась на мгновение, прежде чем броситься к нему. Ей хотелось просто погладить его взглядом. Его худощавое тело, немного лохматые волосы, то, как он наклоняет голову – она всегда так по нему скучала. Девушка долго просто не могла в это поверить. То, что они с Хью нашли друг друга посреди бесконечной Вселенной, казалось настоящим чудом. Было что-то почти восхитительно болезненное в этом отсроченном состоянии тоски – боль от ещё не угасшего желания.
Как долго она сможет это испытывать? Мэй вырвалась из тени дерева и впорхнула в его объятия.
Каждый раз, обнимаясь, они как будто навёрстывали упущенное: почти два месяца, проведённые врозь. Губы Хью коснулись её, и Мэй почувствовала, как будто через тело прошёл электрический разряд. Она задрожала, и Хью обнял девушку ещё крепче.
– Замёрзла? – спросил он.
– Все хорошо, – Мэй улыбнулась и провела рукой по его щеке. – Люблю, когда ты не бреешься.
– Ничего, что колется?
– Ничего, – она рассмеялась и немного отстранилась.
– Ты захватила купальный костюм?
– Имеешь в виду мою земную одежду, не так ли?
Она отступила и приподняла небольшую, размером с книжку, сумочку, в которой всегда носила сухую нижнюю юбку. Девушка улыбнулась и начала расстёгивать плащ. Даже в самые холодные вечера она одевалась довольно легко, потому что не чувствовала холода, как все остальные. Затем сбросила платье и осталась стоять в нижней юбке и высоких ботинках на пуговицах. Присев на одну из опор моста, начала расшнуровывать ботинки.
– Мне кажется, кто-нибудь просто обязан придумать более удобную повседневную обувь для женщин. Только подумай, сколько времени тратится впустую на возню с этими пуговицами. И это в первый год нового века. Ноги не должны приносить женщинам неудобств, даже если они не русалки.
– Действительно. Я над этим поразмыслю. «С новыми ботинками в новый век». Что ты думаешь об этом девизе?
– У меня есть даже лучше: «Новые ботинки новой женщине нового века».
– Отлично. Лучше не придумаешь, – улыбнулся Хью.
– Даже не пробуй. Ты должен сосредоточиться на звёздах, – сказала она, стягивая второй ботинок.
Хью смотрел на неё. Он никогда не видел никого красивее. Для него Мэй была подобна луне, он любил в ней поистине всё, и не было ничего более волшебного, чем наблюдать за её превращением, когда девушка скользила в воду. Сначала она стеснялась превращаться у него на глазах. Но потом стала непринуждённей и позволяла ему сидеть рядом с нею на бетонных опорах моста, пока болтала ногами в воде. Обычно она сразу окуналась, а потом, спустя несколько взмахов, её ноги сливались и превращались в хвост, мерцающий под водой. Теперешний способ занимал гораздо больше времени, но ему доставляло такое удовольствие наблюдать, как её ноги срастаются, и плавник, переливаясь фиолетовым и золотым, начинает поблёскивать в воде. Потом, за считанные секунды, она исчезала, уносясь, словно пламя, разгоревшееся под речной рябью.
Она могла проплыть двадцать ярдов и даже больше, и только потом прорывалась на поверхность. Её голова, с прилизанными теперь волосами, поворачивалась к нему, и дочь моря весело махала юноше рукой. Обычно она плыла на восток, в сторону моря и гавани, но иногда – по реке на запад. Скорость её была феноменальной. Она всё время возвращалась задолго до рассвета – на рассвете на мосту закипала жизнь. Ехали телеги и извозчики с овощами и фруктами или свежим мясом, только что со скотобоен Брайтона – в университетский город вторгался мир коммерции. Ни студенты, ни преподаватели не смогли бы прожить только интеллектуальной жизнью.
