Вверх тормашками в наоборот (СИ) - Ночь Ева

Пока я блеяла, мычала и махала руками, он жестко шнуровал жилет, затем намертво закрутил узлом длинные волосы и надел поверх жилета какую-то сбрую. Она плотно легла по всему телу, как будто слилась с ним в объятии, щёлкнула возле горла большой сиреневой застёжкой. С виду — как драгоценный камень, но я таких огромных никогда не видела. Камень мерцал и пульсировал, переливался плоскими гранями.

Затем появились кожаные нарукавники — плотные, доходящие до предплечий. С дырками на локтях. На левом мерцал ещё ряд каких-то лампочек-камней. Он вытянул эту руку, смотрел на неё, наклонив внимательно голову. Как будто прислушивался или слушал неслышную мне речь…

— Подожди меня здесь.

Уверенный шаг, твёрдый голос. Три слова, но в них что-то типа: "Отстань, не мешай, я очень занят. Не смей ослушаться".

Я прилипла к дверям намертво. Он осторожно прикоснулся к моим плечам и мягко отвёл в сторону. Как полоумную с размягченными мозгами.

— Я скоро. — сказал — и исчез. Я даже не поняла, как он дверь за собой закрыл.

Ага, сейчас, разбежалась я сидеть и ждать. Нашёл прекрасную Рапунцель, блин. Я рванула дверь на себя и помчалась следом. Или хрен его знает, куда. В сторону своей комнаты — он точно пошёл туда.

Я замешкалась всего на несколько секунд и по идее должна была дышать в белокурый затылок, но, может, он шёл потайными коридорами, а может, превратился в духа или тень — его нигде не было.

Двери в мою комнату распахнуты настежь. Гул стоит такой, будто ветер воет в трубу. Геллан стоит ко мне лицом. Точнее, передом, как избушка на курьих ножках… Ноги широко расставлены, лицо опущено в пол, руки расслаблены, лишь пальцы на изуродованной руке слегка подрагивают. Поза такая эффектная, как у певца на сцене. Микрофона не хватает для полного комплекта. Фиг знает, что за дурацкие мысли вот в такие моменты в голову лезут, как тараканы…

Всё остальное произошло быстро. Я, наверное, только варежкой хлопала туда-сюда, чуть язык не откусила. Не могла ни пошевелиться, ни заорать, ни метнуться вперёд. Да оно и к лучшему, надо сказать.

Сзади него появилось это: что-то такое бесформенное, как облачная половая швабра лохматая, с толстыми канатами-щупальцами. Открыло тёмный рот-дырку, постепенно расширяющийся и превращающийся в длинный-длинный тоннель-спираль.

Хотелось заорать, махнуть рукой, предупредить… Но он не нуждался в моих потугах: в какой-то момент легко оторвался от пола в прыжке, прыгнул высоко, развернулся в воздухе, вынул из сбруи какой-то тёмный шар и метнул прямо в раскрытую пасть-засоску, а второй рукой раскроил лохматую швабру светящимся клинком. От головы до пола.

Вой стоял такой, будто взбесились "скорая", пожарная машины и сирена воздушной тревоги вместе взятые. Что-то где-то сыпалось, булькало, вихрилось. Геллан уже приземлился, сидел на корточках, прилегая на одно колено и закрыв голову обеими руками. Спокойно, не шевелясь, почти как изваяние роденовского мыслителя, только в другом ракурсе.

Через пару минут вой почти прекратился, комната напоминала Куликово поле после битвы с врагами. В воздухе летал какой-то пух, будто стае гусей задницы общипали…

Но это ещё был не конец. Он плавно поднялся с пола. Так, будто не было в его теле костей. Наклонил голову, прислушиваясь и присматриваясь к левой руке с фонарями-мигалками. А затем направился в сторону ванной. Не шёл — скользил. На миг задержался возле дверей, затем резко дёрнул её на себя и мгновенно вскочил вовнутрь. Через секунду послышался звон битого стекла, как будто купол стеклянный обрушился. Или хрустальная люстра в оперном театре рухнула…

Он вышел оттуда, как из столовой. Спокойно. Остановился на пороге, стряхивая с головы и плеч белёсые осколки того, что было подобием зеркала.

Поднял взгляд, заметил меня. Скулы стали острыми, как лист бумаги, но больше он ничем не выдал, что сердится.

— Я же просил посидеть в моей комнате. Но ты никого не слушаешь, да, Дара?

— Ну… иногда слушаюсь. Но редко. С какой стати я должна была сидеть там одна? А вдруг ЭТО туда вметелилось бы?..

Кажется, его отпустило, в глазах мелькнула улыбка, но губ не коснулась.

— ЭТО туда бы не вошло. Моя комната защищена: никто туда не влезет, не вползёт, не просочится.

— Ну, я ж туда почему-то проскочила, — я возражала только из духа противоречия.

Кажется, его это позабавило. На левой щеке появилась ямочка. Мягкая такая, красивая… В противовес огромной уродливой вмятине справа… Но улыбаться он ещё не был готов.

— Ну, ты ж не ухайла… Я надеюсь.

— Ухайла?.. Это че за дрянь такая?.. Звучит как ругательство.

— То, что ты потянула по незнанию. Какого шаракана ты заказала мейхону отражательную поверхность?

Ухайла, шаракан… новые слова нужно запомнить.

— Зеркало, что ли?.. А у вас что, вообще нет зеркал?! — я даже рот открыла. — То-то оно мутное такое получилось. А я голову ломала, что за хрень, почему всё в тумане.

— Это счастье, что мейхон не смог создать гладкую отражательную поверхность, — глаза его опять потемнели, между бровей залегла вертикальная морщинка.

— Откуда я могла знать? — неожиданно меня злость взяла. Странный мир, странные вещи вокруг творятся. Где мой портфель, учебники, домашние задания?.. На фиг приключения! В деревню! К маме! В глушь! В Саратов!

Он смотрел на меня с недоумением. Я что, вслух эту грибоедовскую ересь выкрикнула?..

— У нас зеркала на каждом шагу. Мы смотрим в них, чтобы причесаться, красоту навести, полюбоваться на новое платье. А как ты, к примеру, знаешь, что нос у тебя не грязный? Или как одежда на тебе сидит? Вы что, вообще себя никогда не видите?!

— Ну почему?.. В глазах других людей. Глазами других людей. Иногда — в водной глади…

— И всё?! Да вы сумасшедшие!

— Зато живые.

Вот трудно было что-то возразить ему на это. Я поостыла.

— Рассказывай.

Геллан вздохнул.

— Ухайлы приходят через отражательные поверхности. Изредка даже из воды вылезают, хотя ненавидят сырость.

— В ванной как раз сыро, — буркнула я всё еще из желания поспорить.

— Поэтому тебе повезло, что она не вылезла сразу. Они… существа древние, питаются живой энергией. Страх, ужас — лучшая еда… Высасывают дочиста, пока только оболочка не останется. Если жизнь задержится после ухайлы, то ненадолго: парализованному телу без мозгов и энергии всё равно не выжить.

— Вот интересно: если вы в зеркала не смотритесь, чем же эти твари питаются? Может, издохли там уже?

Геллан пожал плечами:

— Не издохли. Они умеют сохранять энергию. Сжимаются до кочки и замирают на столетия, пока не получат сигнал.

— А если не получат тысячу лет, сто пятьдесят тысяч лет?

Он наконец-то улыбнулся.

— Получат. Животное ли засмотрится в озёрную гладь, девица ли залюбуется собою, начищая поднос…

— Чёрт… Скоро их тут будет тысячи. Я люблю смотреть в зеркала.

— Чтобы сожрать тебя, хватит одного. Но какое-то время они поостерегутся появляться. А ты за это время научишься смотреть и видеть себя в глазах других людей.

— Это потому что ты убил одного из них?

— Да.

— Ты будешь учить меня правильно смотреть в глаза?

Он отвёл взгляд.

— Попрошу Милу или Иранну. Они лучше объяснят, чем я.

— Мне показалось или ты струсил?

— Тебе показалось.

С этими словами он вышел из комнаты, а я пулей вылетела вслед: мне совершенно не улыбалось оставаться в этом разгромном бардаке одной.

— Если я попрошу другую комнату — это слишком большая наглость с моей стороны?

— Не слишком.

Он улыбался, я видела! А затем спрятал улыбку, повернулся ко мне и спросил:

— Как думаешь, пообедать нам удастся спокойно?

Он стоял ко мне изуродованной стороной. Черт, я опять испугалась, отвела взгляд и лишь неопределенно пожала плечами:

— Не уверена, но есть хочется зверски, поэтому попытаться стоит.

Глава 15. За обедом тоже не соскучишься. Геллан