Артем Лунин - Время жестоких чудес

– Ты такой умный, тебе череп не жмет?

– Иди к черту, Дораж, вместе со своими радонскими шуточками.

Алек принялся выбираться из ручья, но передумал.

– Сам вали.

Они молча сидели в ручье, солнце садилось, в кронах деревьев сгущался мрак. Алек смотрел в этот мрак и думал…

Дерек погиб в бою. И Дим. И Колин. А Макшем едва не погиб по нелепой случайности… А потом Кати пришлось самой… И погибни один из них, другой скоро ушел бы следом… Наверное, это и называется любовь?..

Да, это она, проклятая…

А я, я сам – люблю?

Если бы Лина вдруг…

– Что случилось? – спросил Джурай. – У тебя вдруг аура стала как у одержимого даже не яррком – Даром Гнева.

Алек натужно улыбнулся. Друзья, кроме Макса и, наверное, всевидящей Кристы, не знали, что Алек гений Ненависти.

– Думаешь о своем друге?

– Да.

– Как он?

– Жив, – кратко ответил Алек, не желая говорить на эту тему.

– Это хорошо, – с некоторой неуверенностью проговорил Джурай.

– Это замечательно… – Алек послал себя, находя в Белокамье Макса, и сказал, адресуя мысль и Джураю, и старшему другу: – Люди могут жить и так.

«Люди могут жить и так», – подумала Кати.

Кати вошла в лечебницу и без сил опустилась на кровать. Теперь она здесь по праву, она заплатила страшную цену за то, чтобы называться полноправной целительницей…

Так странно об этом думать.

И так странно отдыхать, ничего не делать. Не надо куда-то бежать и кого-то зашивать. Не нужно днем подавать ножи старшей целительнице, не нужно ночью варить и смешивать могучие зелья, одна лишняя капля которых вместо спасения может принести смерть… Не нужно бороться с желанием подлить эту самую лишнюю каплю в пиво Максу, который так часто вставал на игровой поляне напротив, легко уходил от неумелых ударов, осыпал постоянными насмешками в адрес войских умений девушки, доводя до злых слез…

Кати вдруг подумала, что тогда она в последний раз плакала. Вики нашла ее в заброшенном околотке близ частокола, молча села рядом, взяла за руку, погладила нанесенную Максом царапину. Слезы сами хлынули ручьем, с тех самых пор, как девушка стала Проклятой, у нее не было подруги, с которой можно было поговорить по-девичьи, выплакаться на плече. А с Вики она и вовсе и парой слов не перемолвилась, но сейчас рассказала ей все, излила душу.

– Разуй глаза, дурочка, – ласково сказала тогда Вики. – Своей грубостью он хочет заставить тебя либо вовсе отказаться от пути меча, либо стать сильнее!

Кати как наяву снова увидела его на игровой поляне. Усмешка, прищур, меч бешено мелькает, ловит лезвием солнечный луч, парень ловко перехватывает из руки в руку…

Из руки…

В руку…

Кати вцепилась зубами в свою руку, прокусила до крови. Слезы бежали по щекам, скатывались в уши, в волосы.

Все кончилось почти хорошо.

Какая странная и злая мысль…

Все могло бы быть гораздо хуже.

Страх пронзил ее душу.

Я могла

потерять его.

Он мог

не вернуться из боя.

Запоздалый ужас сжимал в тисках сердце.

Я испытываю страх, и страх испытывает меня.

Я одолею страх, или страх одолеет меня.

Страх не есть я, я не страх.

Отрешусь от страха, возьму его на ладонь.

Пойму причины страха.

Скажу страху: «Уходи!»

И тогда страх уйдет,

А я останусь.

Она держала свой страх на ладони и внимательно разглядывала, еще не понимая до конца, но уже начиная осознавать.

Уходи, сказала она страху. Мне нужно подумать…

Уходи! Тебя нет!

Тебя нет, сказала она страху, и ветер унес с ладони холодный пепел.

Она вспомнила первый неуверенный поцелуй.

Мы боялись. Начинать что-то всегда страшно. В первый раз всегда больно.

Тебя нет, сказала она боли, сдувая с ладони колючий песок.

Она вспомнила его обещание ждать.

Ждать – нет занятия хуже. Он не выдержал. Просто потому, что слаб. Все парни слабаки.

Она вспомнила его измену.

Но измены не было. Она выдумала измену. Что бы там ни было. Иногда изменой будет коротко брошенный взгляд. Иногда объятия другой – не измена.

Тебя нет, сказала она выдуманной обиде, и хрусткие ненастоящие снежинки растаяли на ладони.

Она вспомнила свою измену. Рико умел целоваться. Большего она ему не позволила, хотя он был нетерпелив.

Мы отпускаем наших мертвых… Пустая ладонь ощутила прикосновение ледяных пальцев – иди, живые должны думать о живых, живые ждут тебя.

Прости и прощай, сказала она призраку, снимая с руки браслет якобы эльфийской работы, сломанная застежка которого была перемотана сыромятным ремешком.

Что-то пошло не так.

Что-то она сделала не так.

Где-то неправильно поступил он.

Она вспомнила страх.

Страха нет.

Она вспомнила боль.

Человеку часто бывает больно – на то он и человек.

И женщина должна испытывать боль. Боль – прерогатива женщины, она должна испытывать боль, потому что мужчинам зачастую это не под силу.

Но жизнь состоит не только из боли.

Она вспомнила обиду. Придуманную или реальную – не важно.

Вспомнила обиду и отринула ее.

Сие не важно.

И не важно все остальное.

И сердце девушки стало свободно от страха, боли и обиды.

Сердце ее стало пусто.

Пустоту необходимо заполнить.

И в этой великой пустоте появилось Желание. Она тронула свое Желание. Взяла на ладонь. Рассмотрела со всех сторон, осознавая простую и великую истину.

Любовь – вот что в центре.

И сердце ее наполнилось.

Желание необходимо удовлетворить.

Пылинки танцевали в солнечных лучах, косо падающих через узоры занавески. Дом был большим, темным и тихим. Не возилась малышня на полатях, не вздыхало тесто в кадке, не шуршали мыши под полом. Темно, тихо.

Из дома ушла жизнь – вся семья, жившая здесь, погибла.

– Мне жаль, что так с тобой вышло, – сказал Проди. Его всегда ровное и сильное свечение словно пригасло, подернулось сизым пеплом усталости.

– Мне тоже жаль. – Правую руку ударило болью, Макс облизал пересохшие растрескавшиеся губы. – Но люди могут жить и так.

Проди хотел еще что-то сказать, но промолчал, попрощался и вышел, столкнувшись с кем-то у порога. Питер и Рита тихонько разговаривали, вдруг умолкли. Макс скрипнул зубами, когда боль в руке стала невыносимой, поднял взгляд…

Тишина повисла в травном доме, и двое угодили в ее паутину. И наконец он рискнул прервать тишину: