Джо Аберкромби - Герои

— И я. — Рука Долгорукого шлёпнулась на другое кальдерово плечо, из-за которого выглянуло улыбающееся, седобородое лицо. — Я встану с моим сыном. С Чёрным Кальдером. — Вот теперь — гордый отец. Полная поддержка, никаких гвоздей. Доу умер, и всё переменилось.

— И я. — Бледный Призрак подступил с другого бока и внезапно все те слова, которые Кальдер счёл напрасной тратой дыхания, все те семена, которые он счёл мёртвыми и позабытыми, проросли буйным цветом и распустились изумительными бутонами.

— И я. — Следующим был Железноглав, выйдя из ряда своих людей, он несмело кивнул Кальдеру.

— И я. — Золотой, в отчаянном стремлении не дать сопернику уйти в отрыв. — Я за Чёрного Кальдера!

— Чёрный Кальдер! — выкрикивали тут и там понукаемые своими вождями воины. — Чёрный Кальдер! — Повсюду состязались, кто сильнее надорвёт глотку, будто верность новому нежданному раскладу можно было доказать громкостью. — Чёрный Кальдер! — Будто все всегда только этого и желали. Только этого и ждали.

Трясучка присел на корточки и стянул спутанную цепь с разбитой головы Доу. Он подал её Кальдеру, свесив с пальца, алмаз, который носил отец, тихонько покачивался, от крови став почитай что рубином.

— Кажется, ты победил, — сказал Трясучка.

Вопреки страшнейшей боли, Кальдер отыскал в себе ехидство.

— А что, разве нет?

То, что осталось от Утробиной дюжины, незаметно проскользнуло назад, сквозь напор тех, кто устремился вперёд.

Чудесная по-прежнему держала Ручья за руку. У другого плеча — Скорри. Они свели его с круга, минуя кучку воинов, уже озаботившихся сорвать штандарт Доу и с бешеными глазами раздиравших его в разные стороны. Позади — Йон и Поток. Они месили слякоть не в одиночестве. Боевые вожди Чёрного Доу ещё только переступали его труп, целуя задницу Чёрному Кальдеру, как другие начали отчаливать. Люди, умевшие чуять, куда дует ветер и понимавшие — проторчи они подольше, и их сдует прямиком в грязь. Люди, тесно связанные с Чёрным Доу, или имевшие счёты с Бетодом, не прельстившись вкусить милости его сына.

Они остановились в длинной тени одного из камней, и Чудесная приставила к глыбе свой щит и насторожённо огляделась. Однако народ был озабочен своими собственными тревогами, и никто не обращал на них внимания. Она полезла в куртку, вытащила что-то оттуда и вложила в руку Йона. — Тебе. — У Йона даже возникло нечто похожее на улыбку, когда он сомкнул свой здоровенный кулак. Внутри металлически звякнуло. Она извлекла ещё — сунув в ладонь Скорри, и третий, для Потока. Затем она протянула то же самое Ручью. Кошель. И полнёхонек, судя по тому, как он раздулся. Он стоял, уставившись на него, пока Чудесная не подоткнула кошель ему под нос. — Тебе половинная доля.

— Нет, — сказал Ручей.

— Эй, малый, ты новенький. Половинная доля куда как честно…

— Я не желаю её брать.

Вот теперь они все посуровели.

— Не желает он, — пробормотал Скорри.

— Мы должны были… — Ручей вовсе не был уверен, что именно они были должны. — Поступить правильно, — запнувшись, закончил он.

— Поступить как? — Лицо Йона скривила презрительная насмешка. — Я надеялся больше этой херни ни в жизнь не услышать! Двадцать лет я потратил, занимаясь грязной, чёрной работой и что у меня есть, кроме шрамов? И ты ещё поучаешь как мне надо, блядь, поступать, сучёнок! — Он шагнул в сторону Ручья, но Чудесная удержала его, вытянув руку.

— Какой исход правильнее — где больше мёртвых или где меньше? — Её голос мягок, нету в нём злобы. — Ну же? Знаешь, сколько друзей я потеряла за эти дни? Чего-ж в этом правильного? Доу больше нет. Хоть так, хоть сяк, Доу больше нет. Так что, нам стоило за него драться? С какой стати? Он мне никто. Не лучше Кальдера или любого другого. Так за что, ты говоришь, Красный Ручей, нам надо было умереть?

Ручей немного постоял, открыв рот.

— Не знаю. Но я не хочу этих денег. Чьи они, вообще-то?

— Наши, — сказала она, глядя ему прямо в глаза.

— Это не правильно.

— Прямой, как стрела, ого? — Она медленно кивнула, и глаза её казались усталыми. — Ладно. Тогда желаю удачи. Она тебе понадобится.

Поток был единственным, кто имел виноватый вид, но и он ничегошеньки не вернул обратно. Скорри с лёгкой улыбкой опустил щит на траву, и сел на него скрестив ноги, мурлыкая какой-то напев про чьи-то благородные подвиги.

Йон с суровым лицом ковырял в кошельке, вычисляя свой заработок.

— Что бы на нашем месте сделал Утроба? — пробормотал Ручей.

Чудесная пожала плечами.

— А кого колышет? Утроба ушёл. Нам самим надо делать свой выбор.

— Айе. — Ручей переводил взгляд с одного лица на другое. — Айе. — И пошёл прочь.

— Ты куда? — окликнул вслед Поток.

Он не ответил.

Он миновал одного из Героев, обтёр плечом древнюю глыбу, продолжая идти. Он перемахнул известняковую стену, спускаясь по склону на север, стряс с руки щит и оставил его в высокой траве. Неподалёку стояли люди, о чём-то спорили. Ругались. Один вынул нож, другой, поднимая руки, пошёл на попятный. Паника расходится быстрей новостей. Паника и злость, страх и восторг.

— Что там такое? — кто-то спросил его, хватая за плащ. — Доу победил?

Ручей смахнул его руку.

— Не знаю. — Он продолжал шагать, едва не срываясь на бег, вниз по склону, вдаль. Он понял лишь одно. Такая жизнь не для него. Пусть в песнях не продохнуть от героев, но здесь ими были лишь камни.

Течение истории

Финри пошла к раненым, чтобы заняться тем, чего ждут от женщин, когда оканчивается битва. Утолять пересохшие глотки, наклоняя к мучимым жаждой губам сосуды с водой. Перевязывать раны выдранными из подола платьев лоскутами. Утешать умирающих мягким напевом, который напомнил бы им о маме.

Вместо этого она стояла, вытаращив глаза. В смятении от безумного хора причитаний, хныканий, слюнявого плача. От кала и мух, от пропитанных кровью лохмотьев. От спокойствия «сестричек», парящих среди людских ошмётков безмятежно, как белые призраки. А более всего в смятении от их количества. Выложенных рядами на соломенные тюфяки, на простыни или на холодную землю. Их целые роты. Батальоны.

— Их больше дюжины, — сказал ей молодой хирург.

— Их не одна сотня, — проскребла она в ответ, пересиливая тягу прикрыть рот рукой от зловония.

— Да нет. Больше дюжины таких палаток. Знаете, как менять повязки?

Если на свете и есть любовные раны — здесь им места не нашлось. Каждый размотанный бинт — нелепая обнаженка — скрывал под собой свежий, сочащийся гноем кошмар. Разрубленную задницу, пробитую челюсть — исчезло большинство зубов и половина языка; руку, расколотую точно напополам — остались большой и указательный палец; мочу, текущую прямо из проколотого живота. Тела — с содранной кожей, обгорелые, вспоротые под причудливыми углами — их тайная изнанка с безжалостной жестокостью открыта всему миру. Раны, что погубили всю оставшуюся им жизнь. Погубили жизни тех, кто их любил.