Дмитрий Воронин - Живой щит

И сейчас человек в полудреме уже даже начал жалеть о том, что орк остался где-то там в лесу, гнить в придорожной яме. Кто знает, еще несколько дней поста, и его можно было бы… в конце концов, орк — не человек, так что это не людоедство.

Человек устал от постоянного голода, неотступно сопровождавшего его все те долгие месяцы, что он блуждал в этом страшном лесу. Когда он прыгнул за подстреленным оленем сквозь туманное облако, он еще не знал, что этот роковой шаг будет стоить ему потом долгих самотерзаний, которые одни доставляли уйму неприятностей. А очень скоро к ним добавился и голод…

Жажда ему не грозила — здесь часто шли проливные дожди, и хотя они и заставляли охотника стучать зубами от холода, но все же снабжали его водой неприятной, чуть горьковатой, но пить ее вполне было можно. Постепенно он даже свыкся со странным вкусом, и только неприятные спазмы желудка неотрывно преследовали его днем и ночью.

Здесь не было дичи, не было даже птиц… Он всегда был лучшим добытчиком в деревне и сейчас, даже ослабев от недоедания, не промахнулся бы и в самую маленькую птичку. Но для его стрел здесь не было целей… если бы не одинокие путники, время от времени поставлявшие ему немного продовольствия, его кости давно бы уже лежали у одного из этих уродливых дубов.

Часто вспоминался дом — сынишка, Фран, все, что осталось у него после безвременно усопшей жены. Он знал, что сына больше не увидит, но это не вызывало особой боли в душе — наверняка найдется кто-нибудь, кто присмотрит за сорванцом. Ему не суждено — что ж, значит, такова судьба. От нее не уйдешь, ее не обманешь.

Может, в том, что он попал в этот жуткий мрачный мир, есть какой-то смысл, вложенный, может, самим богом.

Иногда он даже утешал себя — не всякий воин срединных уделов мог бы похвастаться, что истребил такую уйму орков. Да, пожалуй, сын, наверное, смог бы им гордиться. При этом человек даже в разговоре с собой стыдливо умалчивал о том, что нападал не на бойцов, а на крестьян, таких же, может, как остались в той деревне, увидеть которую снова он уже не надеялся. Но чем-то же надо было поддерживать безнадежно упавший дух — и он вновь и вновь твердил себе, что делает благое дело. Время от времени он даже всерьез порывался напасть на воина, но те не ходили в одиночку, да и против доспехов охотничий лук был не самым надежным оружием… хотя он был уверен в своих способностях вогнать стрелу в смотровую щель шлема или сочленение панциря. И каждый раз, когда на дороге показывался пусть небольшой, но отряд, охотник уползал в кусты и со страхом ждал, пока топот подкованных сапог исчезнет вдали.

Усталые глаза приоткрылись — чувство голода обострило все органы чувств, и сейчас человек мог бы с уверенностью сказать — кто-то приближается. Он прислушался… Где-то далеко раздавался стук копыт… да, копыт… кто-то ехал на коне по лесной дороге.

Охотник хорошо изучил эти места и знал точно: другой дороги нет, а это значит, что скоро, очень скоро путник появится здесь.

А вместе с ним… с ума сойти, конь… целая гора прекрасного мяса, которое можно поджарить на костре и есть, есть сколько влезет, до икоты, до отрыжки — впервые за долгие месяцы можно будет наесться до отвала.

Мышцы человека напряглись, и он вскочил на ноги, правда, тут же пошатнулся и вынужден был, чтобы удержать равновесие, ухватиться рукой за шершавую кору дерева.

Рядом стоял прислоненный к стволу лук — большой охотничий лук, он сам его сделал много-много лет назад. С тех пор это оружие ни разу его не подвело. Человек полез рукой в сумку на поясе и извлек бережно уложенную в кусок холста тетиву — промасленную, гибкую и эластичную. Он вспомнил, сколько отвалил за нее торговцу на ярмарке, который утверждал, что сделана она из жил единорога. Кто знает, может, и врал, но лучшей тетивы у охотника до того не было, да и, пожалуй, никогда не будет. Она не провисала от сырости, не трепалась и уж, конечно, не рвалась — не то что обычные. Конечно, были у него и две или три запасные, какой же охотник пойдет в лес без запаса… но сейчас… от этого выстрела зависели несколько сытых дней, а если удастся завялить мясо, то и более, чем несколько, поэтому он взял самое лучшее, что имел. Долго и придирчиво выбирал стрелу — одна был коротковата, на другой серые гусиные перья слиплись от влаги и уже не гарантировали ровного и точного полета. Наконец выбор был сделан.

Человек ждал… он умел ждать. Любой охотник быстро этому учился или никогда не становился хорошим добытчиком. А он был лучшим из всех.

Топот копыт приближался. Скоро уже всадник появится из-за поворота, и тогда… Здесь было прекрасное место для засады, человек долго выбирал его, и уже не раз оно сослужило ему добрую службу. Враг не увидит его — густая тень надежно скрывала лучника от посторонних глаз. А мишень же будет как на ладони. Уже скоро…

Привычным движением он согнул верное оружие и набросил тетиву на его изогнутый конец. Взяв в руки стрелу и, на всякий случай воткнув рядом с собой в землю еще пару, он медленно натянул лук — многолетняя практика позволяла ему неподвижно стоять в такой позе не одну минуту… В это время из-за поворота показался всадник. Он торопился, встречный ветерок трепал полы длинного черного плаща… Стрела ясно видела цель. Еще мгновение… и стрела сорвется с тетивы, врежется в неприкрытое шлемом лицо, а потом уж…

Что-то с силой ударило человека по лицу, от неожи- Даннои и резкой боли он выронил оружие и упал на колени, подавив рванувшийся наружу вопль и чувствуя, как что-то теплое стекает по рукам… сейчас он еще не осознавал, что лопнувшая тетива хлестким ударом выбила ему правый глаз и глубоко рассекла кожу… он еще не понимал, что теперь, когда ему уже нечем целиться, он обречен на голодную смерть, если не выберет смерть быструю — от орочьих мечей. Он еще не знал, что выберет последнее — и что напоследок его стрелы, направляемые уже не столь безупречно, все же возьмут три жизни, прежде чем удар ятагана покончит с муками голода и жутким, непрекращающимся жжением в пустой глазнице.

А тем временем черный всадник, ни на мгновение не придержав коня, и лишь бросив косой взгляд на скорчившуюся у дороги фигуру, скрылся вдалеке, и стук его копыт истаял в настороженной тиши мрачного леса.

Звонко загремели подковы о камни, вымостившие двор замка, сложенного из массивных каменных плит темного, почти черного цвета. Всадник в черном плаще спрыгнул с лошади, швырнул поводья подбежавшему и угодливо кланявшемуся на ходу орку и стремительно направился к центральной башне цитадели. Встреченные на его пути воины незамедлительно склонялись в глубоком поклоне, но он знал, что не один из них глянет ему вслед с затаенной ненавистью. Впрочем, всадника это нимало не интересовало. Сюда его влекла другая цель, а любовь или нелюбовь слуг была ему глубоко безразлична.