Ник Перумов - Эльфийский клинок

Как ни торопились друзья, они все же завернули к Барлиману пропустить по последней кружке пива. Трактирщик встретил их приветливо, точно и не было никакой войны.

— Почему же ты не скроешься, почтенный? — полюбопытствовал Торин, утирая бороду. — Вон, все Пригорье уже опустело… Неровен час…

— Ага, так я свое дело и брошу, — хмыкнул Барлиман. — Трактир, он, знаете ли, любому нужен — что Арнору, что Ангмару. А ежели кто грабить полезет, у нас найдется, чем ответить.

Друзья с удивлением переглянулись и ничего не ответили.

И вновь под копытами потянулся знакомый Тракт, которым они уже шли год назад. Но теперь дорога словно вымерла — даже сторожевые вышки торчали сиротливо и покинуто. Ни людей, ни лошадей, ни дымка над деревнями, ни лая собак, ни петушиных криков. Пусто и мертво было все вокруг, а в лица им дул холодный, пронзающий северо-восточный ветер, недобрый ветер Ангмара.

Войско они встретили на следующий день, натолкнувшись на передовые дозоры. Скорым, но сберегающим силы коней шагом шла через перекресток бело-синяя конница головного отряда; Фолко невольно залюбовался этим крепким, плотно сбитым строем рослых воинов, с длинными копьями, на которых трепетали небольшие флажки тех же двух цветов Арнора. Трое всадников отделились от своих и направились к замершим друзьям. Торин поспешно полез за пазуху, где лежала подорожная.

— Что же, почтенные, похвально ваше стремление встать рядом с нами, — обвел их тяжелым взглядом внимательно прочитавший пергамент сотник, командовавший отрядом. — Твои соплеменники, сын Дарта, скоро будут здесь. Я оставлю с вами двух своих людей…

Началось странное ожидание. Гномы развели костерок на обочине; Фолко как зачарованный следил за проходящими мимо них десятками. Их было много, много больше, чем полагал хоббит; не менее тысячи выслал вперед Наместник. Мрачное безразличие овладело хоббитом, не осталось ни страха, ни азарта; глядя на проходящих воинов, хранящих суровое молчание, он сам удивился своему спокойствию — у него было дело, и его нужно было сделать; времени для страхов и нытья не оставалось.

Им пришлось просидеть на придорожных камнях почти весь день. После передовых отрядов двинулись главные силы — сотня за сотней, конные панцирники скрывались в затянувшей Форностскую дорогу сырой мгле; Наместник действительно не терял времени даром.

А потом тягостную тишину над старой колеей разогнала бесшабашная песня; ее пели многие десятки отчаянно-веселых голосов, и товарищи хоббита разом вскочили на ноги; из-за поворота показались шедшие на удивление широким шагом ряды ополчения Лунных Гор.

Лица гномов удивили хоббита веселыми улыбками, которым, казалось, неоткуда было взяться в этот день и на этом пути; но сородичи Торина шли веселой толпой, кому как придется; в глазах зарябило от их зеленых, коричневых, серых плащей и курток, под которыми, однако, угадывались предусмотрительно надетые доспехи. Гномы весело горланили, пересмеивались, словно шли на прогулку, их намерений ничто не выдавало.

Завидев Торина, Малыша и хоббита, гномы приветствовали их оглушительными воплями; однако никто не остановился и не свернул, и лишь один уже пожилой седобородый гном в богато украшенном самоцветами поясе отделился от толпы. Мгновение Торин всматривался в спокойное и благообразное лицо подходящего, словно колеблясь, но затем поклонился; видно было, что он давно знает его и воспоминания эти не слишком приятны для Торина.

— Приветствую отчаянного Торина, сына Дарта, — кивнул в ответ старый гном. — А я-то думал, куда мог подеваться в такое время главный задира Халдор-Кайса? А он вот оказывается где! — Говоривший усмехнулся. — Ну чего разговоры разводить, вставай к нам, если свое место в хирде еще не позабыл! А, и Строри здесь! Ну уж тебе придется, не обессудь, сзади оставаться — хоббита охранять будешь.

Малыш дернулся было что-то сказать, но глаза старого гнома вдруг полыхнули на мгновение таким огнем, что Маленький Гном прикусил язык. Старейшина Халдор-Кайса повернулся и исчез за спинами шагавших мимо, и друзья молча присоединились к ним.

Весело было идти с гномами; их разухабистые песни ни на минуту не оставляли хоббита наедине с черными мыслями. Тем временем подкрался сырой осенний вечер, и войско остановилось на ночлег. Вокруг раздавался скрежет многочисленных лопат — по приказу Наместника костры можно было разводить только в ямах. Но вот котловые вздули огонь, разнесли котелки с горячим походным варевом; потом лагерь умолк, тысячи людей и гномов словно растворились в облетающем лесу; голоса стихли, лишь ветер свистел в оголившихся гибких ветвях. Тучи так и не разошлись; их пелена поглотила даже лунный свет. В наступившем мраке лишь неусыпно шагали вокруг спящих бойцов не выпускающие оружия из рук часовые.

Глухая пустота, поглотившая забывшегося тяжелым сном хоббита, вдруг выпустила его из своих объятий; он подскочил на своем ложе из сухих листьев, еще не понимая, что же произошло, — но долго гадать не пришлось. Над холмами и полями, перелесками и крышами катился, переливаясь и наполняясь новой силой, знакомый тоскливый зов, клич оживших Могильников. Он изменился, заметно изменился; новая сила наполняла его, и немало сердец затрепетало, лишаясь обычного своего мужества; лагерь в один миг вскочил на ноги.

Была беззвездная и безлунная ночь; тускло рдели в ямах остывающие угли, не утихая, леденил щеки холодный ангмарский ветер с Карн Дума, и зов нечеловеческих злобных сил, колыхаясь, гнал прочь трусливую тишину. Испуганные возгласы, лязг выхваченного оружия были ему ответом; но этому вою, казалось, не было дела до этого; теперь его наполнило торжество, выраженное жуткими и тайными словами, непонятными смертному; в том, что это было торжество, не усомнился никто. А потом десятки голосов вдруг стали выкрикать новые тревожные вести; сотни рук указали на восток, тысячи глаз обратились к темному горизонту.

По сине-черному краю земли, над восточными холмами медленно поднималось бледное, но ясно видимое зарево, окрашивая нижние слои туч в мертвенно-желтые тона, под которыми проступала багровая сердцевина.

— Форност! — выкрикнул кто-то, и тотчас сотни ртов разорвал единый крик, исторгнутый, казалось, из одной исполинской груди. — Форност!

В мгновение ока воцарился ад. Раздались звучные команды, и войско поспешно схватилось за разложенные на ночь тюки, распряженных коней и оставленные кругом телеги. Прошло не больше часа, и все, до последнего обозника, уже вновь шагали по едва освещенной редкими факелами дороге, слушая постепенно замирающий в отдалении леденящий вой.