Р. Скотт Бэккер - Слуги Темного Властелина

– Они называют эти шрамы «свазонд», – сказал он тоном терпеливого наставника. – Это слово означает «умирающие». Для нас это не более чем странные трофеи, вроде тех засушенных голов шранков, которые туньеры приколачивают к своим щитам. Но для скюльвендов это нечто куда большее. Эти умирающие – единственная их цель. Весь смысл их жизни сосредоточен в этих шрамах. И это наши умирающие. Вы понимаете?

Он обвел взглядом лица собравшихся айнрити и удовлетворенно кивнул, увидев страх на их лицах. Одно дело – допустить в свою среду язычника; совсем другое – в подробностях узнать, в чем именно состоит его нечестие.

– То, что дикарь говорил здесь недавно, – неправда, – подвел итог Конфас. – Этот человек – отнюдь не «ничто». Он нечто гораздо большее! Это знак их унижения. Унижения скюльвендов.

Он пристально взглянул на бесстрастное лицо Ксуннурита, на его запавшие, слезящиеся глазницы. Потом перевел взгляд на Найюра, стоящего рядом с Пройасом.

– Взгляните на него, – сказал он небрежно. – Взгляните на того, кого вы собираетесь сделать своим военачальником. Не думаете ли вы, что он жаждет мести? Что прямо сейчас он с трудом сдерживает ярость, бушующую в его душе? Неужели вы так наивны, чтобы поверить, будто он не замышляет нашего уничтожения? Что в его душе не теснятся, как в душах многих людей, заманчивые видения – видения нашей погибели и его удовлетворенной ненависти?

Конфас перевел взгляд на Пройаса.

– Спроси его, Пройас! Спроси, что движет его душой!

Воцарилось молчание, нарушаемое лишь негромким ропотом перешептывающихся людей. Келлхус вновь перевел взгляд на загадочное лицо, возвышающееся за спиной императора.

Ребенком он воспринимал выражения лиц так же, как воспринимают их рожденные в миру: понимал не понимая. Но теперь он научился видеть стропила, на которых покоится кровля человеческого лица, и благодаря этому мог с пугающей точностью вычислить распределение управляющих сил до самого основания человеческой души.

Однако этот Скеаос поставил его в тупик. Других Келлхус видел насквозь, но на лице этого старика виднелась лишь имитация подлинной глубины. Мышцы, за счет которых создавалось это выражение, были неузнаваемы – словно крепились к костям не таким, как у прочих людей.

Нет, этот человек не прошел обучения у дуниан… Скорее, его лицо вообще не было лицом.

Шли секунды, несоответствия накапливались, классифицировались, складывались в гипотетические варианты…

Конечности. Крохотные конечности, сложенные и спрессованные в подобие лица.

Келлхус моргнул, и его чувства вернулись к прежнему уровню. Как такое возможно? Колдовство? Если так, оно не имеет ничего общего со странным искажением, которое он испытал тогда, давным-давно, сражаясь с нелюдем. Келлхус уже выяснил, что колдовство почему-то необъяснимо неуклюже – как детские каракули, нацарапанные поверх картины искусного мастера, – хотя отчего это так, он не знал. Все, что он знал, – это что он может отличать колдовство от мира и колдунов от обычных людей. Это была одна из многих тайн, которые заставили его взяться за изучение Друза Ахкеймиона.

Он был относительно уверен, что это лицо никакого отношения к колдовству не имеет. Но тогда что же это?

«Кто этот человек?»

Внезапно взгляд Скеаоса встретился с его собственным. Морщинистый лоб изобразил, будто хмурится.

Келлхус кивнул доброжелательно и смущенно, как человек, застигнутый за тем, что на кого-то глазеет. Однако краем глаза заметил, что император в тревоге уставился на него, потом резко развернулся и посмотрел на своего советника.

Келлхус понял: Икурей Ксерий не знает, что это лицо чем-то отличается от других. И вообще никто из них этого не знает.

«Исследование углубляется, отец. Оно все время углубляется».

– Когда я был юн, Конфас, – говорил тем временем Пройас, – моим наставником был адепт Завета. Он сказал бы, что ты чересчур оптимистично настроен по отношению к этому скюльвенду.

Некоторые расхохотались вслух – расхохотались с облегчением.

– Байки адептов Завета ничего не стоят, – ответил Конфас ровным тоном.

– Быть может, – отпарировал Пройас, – но то же можно сказать и о нансурских байках!

– Не о том речь, Пройас, – вмешался старый Готьелк. Он говорил по-шейски с таким сильным акцентом, что половины слов было не разобрать. – Весь вопрос в том, как мы можем положиться на этого язычника?

Пройас взглянул на стоявшего рядом скюльвенда, словно бы внезапно заколебавшись.

– Что ты скажешь на это, а, Найюр? – спросил он.

Найюр все время, пока длилась эта перепалка, стоял и помалкивал, не скрывая своего презрения. Теперь он сплюнул в сторону Конфаса.

Полное отсутствие мысли.

Мальчик угас. Осталось только место.

Здесь и сейчас.

Прагма неподвижно восседал напротив него. Босые подошвы его ног были прижаты одна к другой, темное монашеское одеяние исчерчено тенями глубоких складок, а глаза пусты, как мальчик, на которого он взирал.

Место, лишенное дыхания и звука. Наделенное одним лишь зрением. Место, лишенное «прежде» и «после». Почти лишенное…

Ибо первые солнечные лучи неслись над ледником, тяжкие, как сучья огромного дерева на ветру. Тени сделались резче, и на старческой макушке прагмы сверкнул отблеск солнца.

Левая рука старика выскользнула из его правого рукава. В ней бесцветно блеснул нож. Его рука, точно веревка в воде, развернулась наружу, пальцы медленно скользнули вдоль клинка, и нож лениво поплыл по воздуху. В его зеркальной поверхности отразились и солнечный свет, и темные стены кельи…

И место, где некогда существовал Келлхус, протянуло открытую ладонь – светлые волоски вспыхнули на загорелой коже, точно светящиеся нити, – и взяло нож из ошеломленного пространства.

Удар рукояти о ладонь послужил толчком, от которого место обрушилось, вновь превратившись в мальчика. Бледная вонь собственного тела. Дыхание, звук, беспорядочные мысли.

«Я был легионом…»

Краем глаза он видел угол солнца, поднимающийся над горой. Он был словно пьян от усталости. Теперь, когда он отходил после транса, ему казалось, будто он не слышит ничего, кроме поскрипывания и свиста ветвей, что гнутся и качаются на ветру, влекомые листьями, подобными миллионам парусов размером не больше его ладошки. Всюду есть причины, но в ряду бесчисленных мелких событий они размыты и бесполезны.

«Теперь я понимаю».

– Вы хотите меня проверить, – сказал наконец Найюр. – Хотите разгадать загадку сердца скюльвенда. Но вы судите о моем сердце по своим собственным! Вы видите перед собой униженного человека, Ксуннурита. Этот человек связан со мною узами крови. «Ах, какое это оскорбление! – говорите вы. – Должно быть, его сердце жаждет мести! Не может не жаждать мести!» Но вы так говорите оттого, что ваши сердца непременно возжаждали бы мести. Однако мое сердце не такое, как ваши. Потому-то оно и загадка для вас.