Александр Забусов - Кривич

Кривой похабень, не обращая внимания на купленных людей, шествуя неподалеку от обидчика, с восторгом говорил Свирыне:

— В Константинополе платят за рабов шелками, «паволоками», по две паволоки за челядина. Одна паволока стоит от десяти до пятидесяти номисм. Если на дирхемы перевести, это… — купец в уме произвел нехитрый по размышлению ретивого раба расчет. — …, оттрехсот двадцати до тысячи шестисот дирхемов! Неплохо, да? Рабыни в четыре раза дороже. Ежели сможем все удачно провернуть, мы с тобой в большом барыше окажемся! Весь Курск в шелка оденем, еще и в Киеве на торгу отметимся.

— В Киеве и своих купцов в достатке. — Критически заявил напарник купца. — Ныне в княжествах неспокойно, челядинов в полон тысячами гребут.

— Мои розмыслы не зря мой хлеб едят. По ихним расчетам выходит, что рабов, кажногодно продаваемых арабам и в Византию, десятки тысяч. Ништо! Продадим с наваром! Даже не сомневайся.

Он не стал больше слушать пустой треп новых временных хозяев, отвернувшись, призадумался. Его самого перепродали уже в третий раз. Сначала княжеские дружинники. Во время походов они получали свою долю добычи, в том числе и взятой на поток, такой как челядь. Но те особо не торговались, им лишь бы сбыть обузу с рук. Дружинники получали содержание от князя — порядка двухсот «гривен кун», то есть четыре тысячи дирхемов в год. Это были очень большие деньги. Он «потоптавшись» на торговищах в качестве товара и имея аналитический склад ума и интерес ко всему происходящему вокруг него, прокачивал любую информацию. Знал — вол стоил одну гривну, а баран — ногату. От скучавших на постах, не обращавших внимание на человеческий скот, и потому трепавшихся между собой вслух охранников услышал, что варяжские гвардейцы в Византии получали за свою службу базилевсу тридцать солидов, то есть четыреста восемьдесят дирхемов в год, и были довольны. Но там и цены были значительно выше, чем на Руси.

Сама структура военизированных подразделений государства, в которое он непонятно как попал, воспринималась ним с сомнением. Теперь зная, что он далек от всего этого, не мог никак въехать в перипетии действительности. За то время пока он оклемывался после контузии и потери памяти, за время перевозов его с места на место, он смог пообщаться с такими же, как и сам неудачниками, загремевшими в плен и подвергшимися лишению права быть человеком. Теперь уже в прошлом профессиональные военные, они рассказали, что в дружине киевских князей преобладали варяги, и понятие «боярин», «старший дружинник», отождествлялось на Руси с варягом. Флотилии варягов и норманнских викингов — ловцов удачи в чужих державах, как и сотню лет тому назад, приходили на Борисфен в поисках добычи или по пути в Царьград. При этих разговорах из памяти всплывали названия: Днепр, Константинополь. Он все подмечал и продолжал слушать.

Многие из воинов поступали дружинниками к киевским князьям, однако, если в Византии варяги были просто наемниками, то на Руси дружинники были причастны к власти, без совета с дружиной князь не предпринимал никакого важного дела. Дружинники владели обширными усадьбами с множеством челядинов и холопов. Знатные бояре имели свои дружины из младших родовичей. Собирали дань для князя, часть этой дани шла в пользу бояр-наместников и их дружинников.

«Прямо не государство получается, а банда батьки Махно, живущая по понятиям братков, во главе которой стоит пахан, именуемый Великим князем», — непроизвольно выскочило сравнение.

Вот, опять! Из каких глубин памяти, по каким извилинам мозга, пришло сравнение с батькой Махно? Махно! Махно! Кого же ему подсунула чертовка память? Нет, не помнит! Промелькнула мысль и исчезла в никуда.

Действительность он и не мог воспринять по иному, информации было маловато. На самом деле, это правда, князья, имевшие столы на Руси, жили в главных волостных городах, в ратных делах опираясь на дружину и бояр. Бояре, служа князю, занимали важные посты в управлении городской общиной, получали в кормление младшие города и села. Свободные граждане старшего города, пригородов и близлежащих сел образовывали ополчение. Свободное население было поголовно вооружено и в совокупности составляло «тысячу», делившуюся на «сотни».

Городские и торговые новости узнавались на торгу. Торговые сделки осуществлялись только при свидетеле — весовщике, собиравшем весовой сбор в пользу казны наместника, отчитывавшегося перед князем. Средняя цена раба не поднималась выше пяти гривен. Челядин находился в полной и безусловной власти своего господина. Это — забитое и бесправное существо, отличающееся от животного лишь речью. Но челядь — это не просто рабы, а именно пленники-рабы. За коня платили две-три гривны. На четыреста гривен можно было купить сто пятнадцать кобылиц, или двести коров, или две тысячи баранов. Торговля здесь шла полным ходом. С курских рынков вывозились меха, рабы, воск, мед, лен, полотно, серебряные изделия.

Купленные товары загружались на корабли. Вниз по течению рек шли одиночные корабли, а иной раз и целые флотилии из сотен лодий отправлялись на юг в Константинополь и на юго-восток, пересекая море, плыли в страны Азии. Это был всего лишь один из торговых путей.

Дикое поле. Это не ровное как бильярдный стол поле зеленого цвета весной, и не равнина с пожелтевшей выгоревшей на летнем солнце травой. Земная твердь, изрезанная реками и оврагами, которые подмывают почву и оголяют мел горных срезов, покрытых обильной буйной растительностью лесов на севере, переходит в лесостепь — ниже по течению Танаиса — Великого Дона, через пять сотен лет окончательно закрепившего за собой имя — Северский Донец. Это — степь поросшая седым ковылем, с оврагами и балками, курганами и целым ареалом стариц и разветвлений водной магистрали — в срединной части. Ближе к югу ровное полотно колышущегося моря трав от чабреца и ковыля до полыни.

Флотилия из пяти лодий, главенство в которой взял на себя торговый человек из Посемесья, Гнат Косой, уважаемый всеми курский купец, везла на продажу помимо воска, меда и пушной рухляди, множество рабов. Такой товар купцы везли не впервые, знали, чем рискуют, и знали, чем окупится риск, если удача повернется к ним лицом. Суда шли по широкой глади реки на веслах, корабельщики без напряга добавляли ними ход, чуть прибавляя скорости, помогая лодьям идти быстрее течения Донца. В унисон поскрипывали по бортам уключины, да и сами корабли, словно живые существа, издавали каждый только ему одному характерный звук дерева, голос большой лодки. Паруса подвязанные на мачтах пока не использовались.