Вера Камша - Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал

Тихое жалобное ржанье, почти плач. Сона. Не хочет в Ноху, но пойдет, как пошла в Лаик и в Дору. Лошади могут шарахаться от теней — дорогу все равно выбирает всадник.

— Монсеньор, как вы помните, во Внутреннюю Ноху эскорт войти не может. Не скажу, что мне это нравится…

Дику это тоже не нравилось, но не зарежут же клирики члена регентского совета! Пусть Повелитель Скал не любит кардинала и не скрывает этого, танкредианец все же не Сильвестр. Он интригует, а не убивает.

— Стучите.

— Как будет угодно монсеньору.

Калитка открылась тотчас — люди Левия были отменно вышколены. Вышедший навстречу капитан казался знакомым, но имя Дикон, если и слышал, то не вспомнил.

— Я пришел провести ночь у гроба своего государя. — Дик был холоден и спокоен. Блор вряд ли догадается, что его господину хочется сбежать, а монахи тем более.

— Все в порядке, сударь, — вежливо произнес серый капитан, — нас предупредили, но прошу вас спешиться. После известных событий его высокопреосвященство распорядился не допускать во Внутреннюю Ноху чужих лошадей.

Они были голодны как волки, вернее, как волк и какой-то другой зверь, очень вежливый и достаточно хищный. Гость уплел никоим образом не меньше хозяина, но надо было видеть, с каким изяществом он это делал. На миг Ариго стало неудобно за собственные манеры, потом генерал об этом забыл, высказывая свои опасения уже четвертому собеседнику. Придд слушал, не забывая двигать челюстями. Если он и полагал свое начальство излишне мнительным, то не подавал вида, зато сам Ариго с каждым словом убеждался в собственном ничем не оправданном упрямстве.

— Вообще-то, — честно заключил Жермон, — никаких оснований для тревоги нет. Даже если на нас навалятся не пятнадцать тысяч, а все двадцать, мы продержимся до прихода подмоги. Конечно, когда фок Варзов станет у Доннервальда, Печальный язык обретет для дриксов особую прелесть, но до этого еще надо дожить, а время мы уже выиграем.

Будь на месте Придда Вольфганг, Ойген и тем более Карсфорн, в ответ бы раздалась уже хорошо знакомая речь. Отбивший Ворона мальчишка молчал, сосредоточенно глядя поверх блюда с отменно обглоданными костями. Жермон взялся за кувшин:

— Есть очень среднее вино и хорошее — по утверждению Рёдера — пиво. Что будете?

— Я бы предпочел воду, в крайнем случае — среднее вино.

— Считайте случай крайним. О чем вы задумались?

— О Павсании.

Ответ был быстрым и не просто странным, но совершенно непонятным. Парень устал слушать генеральские разглагольствования и вспомнил о своем.

— Прошу меня простить, я имел в виду…

— Павсания, — ухватил за хвост собеседника Ариго. — Понятия не имею, кто это такой, но почему бы о нем и не подумать? Особенно если нельзя встать и уйти, но вежливость доведет вас до несварения. Воспоминания одинокого Катершванца, мои опасения…

— Я довольно много почерпнул из рассказов господина барона. — Если это извинение, то Ойген — южанин. — И я действительно очень неудачно упомянул Павсания. Теперь мне придется объяснить.

— Вам придется выпить. На сон грядущий… Мы с вами засиделись, а это глупо. «Гуси» легли с курами, вероятно, с ними же и встанут.

— Господин генерал, — обормот не только поднял стакан, но и пригубил, — я прошу минуту вашего внимания. Я вынужден рассказать одну историю, но мне не хотелось бы, чтобы она достигла ушей моих бывших однокорытников.

Конечно! Что у Арно на языке, у этого на уме. Ходить, задрав подбородок, и молчать — не значит не чувствовать. Будь все вместе, первая же баталия что-нибудь бы да прояснила, но Сэ с Катершванцами у фок Варзов, а Придд здесь. Нюхает порох не хуже других, но этого никто не видит, вернее, видят не те.

— Я не намерен вмешиваться в поедание шляпы, — усмехнулся Ариго, — но когда дойдет до дела, горчицу виконту Сэ пришлю.

Хоть бы улыбнулся, паршивец! Вот ведь гордость, а вино не такое уж и плохое. Терпимое вино. Для севера, конечно…

— Господин генерал, я вспомнил о Павсании из-за Пфейтфайера, — объяснил Придд и поставил недопитый стакан. Видимо, счел питейную повинность выполненной. — Мы полагаем, что дриксы вообще и противостоящий нам генерал в частности руководствуются трудами Пфейтфайера и опытом принца Бруно. Все, что они делают или не делают, мы увязываем с этой посылкой, по крайней мере, пока не доказано обратное.

Это напоминает мне то, что случилось в Олларии, которую по приказу временно захватившего ее потомка королевы Бланш стали называть Раканой. Упомянутый потомок возводит свой род к гальтарским анаксам и подчеркивает это с помощью гальтарских же ритуалов, о которых имеет удручающе скудное представление. Окружение потомка знает еще меньше, но боится обнаружить свое невежество, замыкая таким образом порочный круг. Я несколько раз воспользовался этим, ссылаясь на труды Павсания по гальтарскому этикету.

— Не слышал, — с удовольствием признался Жермон Ариго, — не читал и не собираюсь.

— Мой генерал, вам бы не удалось прочесть данный труд при всем желании. Ни один из известных мне по древнейшей истории Павсаниев не писал подобной книги, но достаточно было единожды ее упомянуть в присутствии господина анакса, и Павсаний прочно утвердился в его воображении и, следовательно, в воображении его свиты. Все до единого повели себя так, словно Павсаний лежит у их изголовья, чем окончательно убедили друг друга в его существовании. Ссылка на данный фантом оправдывала любые мои действия, кроме последнего.

Господа «гальтарцы» не сомневались, что я обладаю экземпляром столь нужного им руководства и строго следую его предписаниям. Конечно, в нашем случае ситуация иная — труд Пфейтфайера существует на самом деле, и все же… Мой генерал, не получается ли так, что все уверены: фельдмаршал действует в соответствии с книгой, а он делает то, что нужно ему?

— Пожалуй, — выдавил из себя Жермон, с восторгом разглядывая сидящего перед ним наглеца, — именно Павсания я и боюсь. С самого начала…

Сюзерен лежал в «затопленной» часовне. Впервые услышав это название, Дикон едва не задохнулся от ярости, но обижаться было не на что. Затопленными агарисцы называли храмы, большая часть которых располагалась под землей, где чаще всего и помещали закрытые гробы. Иногда такие храмы замуровывали, превращая в склепы, порой в них продолжали служить или хотя бы зажигать свечи и менять цветы.

Там, где лежал Альдо, цветов не было, только теплились, разгоняя мрак, семь лампад. Крутая лестница уводила вниз, в мерцающий желтый свет. На верхней площадке начиналась круговая галерея, куда выходили забранные решетками оконца, приходившиеся вровень с землей. Икон и статуй не имелось вовсе — при Олларах часовня служила чуть ли не складом, потом ее очистили от хлама и освятили заново. Сопровождавший Ричарда монах повторил это раз сорок.