Брендон Сандерсон - Сокрушитель Войн

Он не был пьян. Для него это невозможно.

– У тебя было когда-нибудь такое чувство, – промолвил Гимн, – словно что-то назревает? Нечто масштабное? Подобно картине, от которой ты можешь видеть лишь угол, как бы ни скашивал глаза и не изучал ее?

– Каждый день, ваша милость, – ответил Лларимар.

Он сидел на табурете рядом с диваном Гимна. Как всегда, он спокойно наблюдал за происходящим, хотя Гимн чувствовал, что жрец не одобряет то, как другая группа слуг сваливает в угол мраморные фигурки.

– Как ты с этим справляешься? – спросил Гимн.

– Ваша милость, я верю в то, что кто-то понимает.

– Надеюсь, не я, – заметил Гимн.

– Вы часть этого. Но это гораздо больше, чем вы.

Наблюдая за тем, как заходят еще слуги, Гимн нахмурился от своих мыслей. Скоро комната будет настолько заполнена барахлом, что слуги не смогут входить и выходить.

– Это странно, не так ли? – произнес он, указывая на стопку картин. – В таком порядке больше ни одна из них не выглядит прекрасной. Когда ты складываешь их в стопку, они кажутся просто хламом.

Лларимар поднял бровь.

– Ценность чего-то зависит от того, как с этим обращаются, ваша милость. Если вы воспринимаете эти предметы как хлам, они им и будут, невзирая на то, что кто-то другой за них заплатит.

– В чем-то это урок, не так ли?

Лларимар пожал плечами.

– Я жрец, между прочим. Мы склонны читать наставления.

Гимн фыркнул и махнул рукой на слуг:

– Довольно. Можете идти.

Слуги, смирившиеся с тем, что их прогонят, быстро покинули комнату. Гимн Света и Лларимар остались вдвоем среди нагромождений предметов роскоши, стянутых в эту комнату из других частей дворца.

Лларимар осмотрел кучи.

– В чем смысл всего этого, ваша милость?

– Вот что я значу для них, – сказал Гимн, отпивая глоток вина. – Для людей. Они отдают мне свои богатства. Жертвуют дыхания своих душ, чтобы я жил. Я предполагаю, что многие даже умрут за меня.

Лларимар молча кивнул.

– И, – продолжал Гимн, – все, чего от меня ожидают в этот момент, – решить за них их судьбу. Пойдем ли мы воевать или останемся жить в мире? Что ты думаешь?

– У меня есть аргументы в пользу обеих сторон, ваша милость, – сказал Лларимар. – Легко сидеть здесь и порицать войну в соответствии с общими принципами. Война ужасная, ужасная вещь. И все же похоже на то, что многие величайшие достижения в истории не случились бы, если бы не военные действия, как это ни прискорбно. Даже Всеобщую войну, нанесшую так много разрушений, можно расценить как основу современной власти Халландрена в регионе Внутреннего моря.

Гимн кивнул.

– Но, – продолжал жрец, – напасть на наших собратьев? Вопреки тому, что нам говорят, я не могу избавиться от мысли, что вторжение – это чересчур. Сколько жертв, сколько смертей мы должны допустить, только чтобы показать, что на нас нельзя давить?

– И что бы ты решил?

– К счастью, я не должен решать.

– А если бы тебя заставили? – спросил Гимн.

Лларимар помолчал. Затем осторожно снял с головы большую митру, открывая редеющие черные волосы, слипшиеся от пота, и отложил церемониальный головной убор в сторону.

– Я говорю с тобой как друг, Гимн, не как твой жрец, – тихо начал Лларимар. – Жрец не может влиять на своего бога из опасения нарушить будущее.

Гимн кивнул.

– И как друг, – продолжал Лларимар, – честно признаюсь, что мне трудно решить, что делать. Я не принимал участия в спорах на арене.

– Ты редко это делаешь, – заметил Гимн.

– Я беспокоюсь. – Лларимар вытер лоб носовым платком и покачал головой. – Не думаю, что мы сможем игнорировать угрозу нашему королевству. По сути, идрисцы – это мятежная фракция, обосновавшаяся у самых наших границ. Годами мы не обращали на них внимания и терпели их практически тиранический контроль над северными перевалами.

– Поэтому ты за нападение?

Лларимар помедлил, но опять покачал головой.

– Нет. Нет, я не считаю, что даже борьбой с идрисскими мятежниками можно оправдать бойню за то, чтобы вернуть эти перевалы.

– Замечательно, – резко заметил Гимн. – То есть ты считаешь, что мы должны начать войну, но не нападать.

– Да, действительно так, – ответил жрец. – Мы объявляем войну, мы демонстрируем силу, они понимают, насколько непрочны их позиции, и пугаются. Если после этого мы начнем мирные переговоры, готов поспорить, что мы добьемся более выгодных для нас соглашений по использованию перевалов. Они официально отказываются от притязаний на наш трон, мы признаем их суверенитет. Разве обе стороны не получают желаемое?

Гимн Света задумался.

– Не знаю. Это очень разумное решение, но я не думаю, что его примут те, кто призывает к войне. Тушкан, кажется, мы что-то упустили. Почему сейчас? Почему напряжение возросло после свадьбы, которая должна была нас объединить?

– Не знаю, ваша милость, – ответил Лларимар.

Гимн с улыбкой встал и посмотрел на верховного жреца.

– Ну тогда давай выяснять.

Сири испытывала бы досаду, если бы не была так напугана. Она сидела одна в черных спальных покоях. Казалось неправильным, что рядом нет Сезеброна.

Она надеялась, что ему все же разрешат прийти к ней, когда настанет ночь. Но, конечно же, он не появился. Что бы там жрецы ни задумали, от нее не требовалось быть на самом деле беременной. Теперь они раскрыли свои карты и заперли ее.

Дверь приоткрылась, и Сири с затеплившейся надеждой села на кровати. Но это оказался всего лишь в очередной раз проверивший ее охранник. Один из тупых, похожих на вояк мужчин, которые сторожили ее последние часы. «Почему они заменили охранников? – подумала она, когда тот закрыл дверь. – Что случилось с безжизненными и жрецами, которые присматривали за мной до этого?»

Она легла на кровать, уставившись в полог, все еще одетая в роскошное платье. В голове пронеслось воспоминание о первых неделях во дворце, когда она была заперта во время Свадебных Торжеств. Тогда ей приходилось довольно тяжело, и она не знала, когда все закончится. Теперь же она даже не была уверена, что переживет следующие несколько дней.

«Нет, – подумала она. – Они будут держать меня достаточно долго для того, чтобы родился мой «ребенок». Я застрахована. Если что-то пойдет не так, им нужно будет показать меня».

Это мало успокаивало. Мысль о шести месяцах взаперти во дворце, когда никому не позволят видеть ее, чтобы не обнаружилось, что она не беременна, пугала ее настолько, что хотелось кричать.

Но что она может сделать?

«Надейся на Сезеброна, – подумала она. – Я научила его читать и дала ему решимость вырваться на свободу от власти жрецов.