Джо Аберкромби - Прежде чем их повесят

Вечерняя трапеза вышла совсем не такой, на какую можно было надеяться в этом историческом месте. Столовое серебро почернело, посуда была ободранная и выщербленная, а сам стол так перекосился, что Джезаль боялся, как бы блюда не соскользнули с него на грязный пол. Еду подавал все тот же шаркающий привратник, и он делал это так же неторопливо, как открывал им дверь. Каждое новое блюдо оказывалось все более холодным и застывшим. Первым был подан клейкий суп, совершенно безвкусный. За ним последовала рыба, подгоревшая почти до черноты, и наконец — кусок недожаренного, практически сырого мяса.

Байяз и Конейль ели в каменном молчании, уставившись друг на друга через стол, словно нарочно хотели внушить беспокойство всем остальным. Ки вяло ковырялся в тарелке, а взгляд его темных глаз настороженно метался между двумя старыми магами. Длинноногий набрасывался на каждое блюдо и расточал улыбки, словно сотрапезники наслаждались едой так же, как он. Логен зажал вилку в кулаке и, сосредоточенно хмурясь, неловко тыкал ею в тарелку, словно там сидел особо зловредный шанка, а время от времени попадал в еду оттопыренным рукавом своего криво сидящего камзола. Джезаль нисколько не сомневался, что Ферро смогла бы ловко обращаться со столовыми приборами, если бы захотела, но она предпочитала есть руками и с вызовом глядела на любого, кто встречался с ней взглядом, словно приглашала сказать ей что-нибудь по этому поводу. На ней была перепачканная дорожная одежда, в которой она ходила всю предыдущую неделю, и Джезаль подумал: наверное, ей выдали платье. Подумал — и чуть не подавился.

Джезаль по своей воле не выбрал бы ни эту пищу, ни эту компанию, ни это место для трапезы, однако дело в том, что несколько дней назад у них закончились все припасы. За это время они съели лишь горстку кореньев, выкопанных Логеном на склоне горы, шесть крошечных яиц, украденных Ферро из горного гнезда, и нескольких неописуемо горьких ягод, которые Длинноногий сорвал с какого-то дерева. Так что сейчас Джезаль был готов сжевать свою тарелку. Он пытался разрезать лежавший на ней хрящеватый кусок мяса и думал о том, что тарелка наверняка ненамного тверже.

— Корабль все еще на плаву? — произнес Байяз.

Все подняли головы. Это были первые слова, прозвучавшие за этим столом после столь долгого молчания.

Конейль окинула мага холодным внимательным взглядом темных глаз.

— Ты имеешь в виду тот корабль, на котором Иувин и его братья плавали на Шабульян?

— Какой же еще?

— Нет, он не на плаву. Он насквозь прогнил, врос в зеленый ил в старом доке. Но не бойся: вместо старого корабля построили новый, а когда и тот сгнил — еще один. Последний качается на волнах у причала, он зарос водорослями и ракушками, но всегда готов к отплытию, с командой и припасами. Я не забыла обещания, которое дала нашему учителю. Я выполнила свои обязательства.

Брови Байяза гневно сошлись на переносице.

— Ты имеешь в виду, что я не выполнил свои?

— Я так не говорила. Если ты слышишь в моих словах укор, тебе колет глаза твоя собственная вина, а не мои обвинения. Я ни на чьей стороне, ты знаешь. Так было всегда.

— Ты говоришь так, словно бездеятельность — величайшая из добродетелей, — проворчал первый из магов.

— Иногда так и есть, если деятельность означает участие в ваших сварах. Ты забываешь, Байяз, что я уже наблюдала все это прежде, и не раз, и вижу здесь утомительную закономерность. История повторяется. Брат идет войной на брата. Иувин бился с Гластродом, Канедиас с Иувином, а Байяз борется с Кхалюлем. Люди стали мельче, мир стал больше, но битва продолжается с той же ненавистью и той же беспощадностью. Закончится ли это омерзительное соперничество лучше, чем предыдущие сражения? Или еще хуже?

Байяз фыркнул.

— Давай не будем притворяться, будто тебя это заботит. А если даже и так, сомневаюсь, что ради этой заботы ты отойдешь хоть на десять футов от своей кровати!

— Меня это не заботит, не буду притворяться. Я никогда не была такой, как ты или Кхалюль, как Захарус или Юлвей. У меня нет ни безграничных амбиций, ни безграничной гордыни.

— Да, действительно, у тебя их нет. — Байяз с отвращением причмокнул губами и швырнул загремевшую вилку на тарелку. — У тебя есть только безграничное тщеславие и безграничная лень!

— На мою долю выпали малые грехи и малые добродетели. Я никогда не стремилась перековать мир заново в соответствии с моими великими замыслами. Мне было довольно того мира, какой есть. Я карлик среди великанов. — Ее глаза с тяжелыми веками обвели взглядом гостей, одного за другим. — Но карлик никого не попирает ногами.

Джезаль кашлянул, ощутив на себе ее пристальный взгляд, и всецело сосредоточился на резиновом куске мяса.

— Длинен список тех, через кого ты перешагнул в своих устремлениях. Не так ли, любовь моя?

Недовольство Байяза давило на Джезаля, как огромный камень.

— Нет нужды говорить загадками, сестра, — резко ответил старик. — Я и так понял, о чем ты хочешь сказать!

— Ах да, я и забыла. Ты у нас человек прямой и не выносишь лжи. Ты сам мне это сказал — как только пообещал, что никогда меня не покинешь, и как раз перед тем, как покинул меня ради другой.

— Это был не мой выбор. Ты клевещешь на меня, Конейль.

— Я клевещу на тебя? — прошипела она, и ее гнев тяжело навалился на Джезаля с другой стороны. — В чем же это, братец? Разве ты не бросил меня? Разве ты не нашел себе другую? Разве ты не украл у Делателя и его секреты, и его дочь?

Джезаль сгорбился, он чувствовал себя зажатым между двумя мощными силами, как орех в тисках.

— Ты помнишь Толомею?

Мрачное лицо Байяза окаменело.

— Да, я совершал ошибки, и до сих пор расплачиваюсь за них. Не проходит и дня, чтобы я не думал о ней.

— Как это беспредельно благородно! — насмешливо фыркнула Конейль. — Не сомневаюсь, она упала бы в обморок от благодарности, если бы слышала тебя сейчас! Я тоже время от времени вспоминаю этот день. День, когда закончились древние времена. Как мы все собрались перед Домом Делателя, жаждая мести. Как мы пустили в ход все свое искусство и всю нашу ярость, но не смогли оставить даже царапины на тех воротах. Как ты шепотом звал Толомею в ночи, упрашивал ее впустить тебя. — Она прижала увядшие руки к груди. — И какие нежные слова ты ей говорил! Я и не подозревала, что ты знаешь такие слова. Даже я, со всем моим цинизмом, была растрогана. А Толомея? Разве могла такая невинная девочка отвергнуть тебя? Она открыла для тебя и ворота в дом своего отца, и собственное тело! И что же она получила в награду за свои жертвы, братец? За то, что помогала тебе, верила тебе, любила тебя? Должно быть, это была поистине драматическая сцена! Вы втроем там, на крыше. Глупая молодая девушка, ревнивый отец и тайный любовник. — Она горько рассмеялась. — Само по себе не лучшее сочетание, но редко оно приводило к столь печальному концу! Отец и дочь вместе падают с высоты на мост!