След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше - Стивен Эриксон
— Кошачий волос? — Эмансипор повернулся к другой полке напротив той, где томились крошечные демоны; там, молчаливо наблюдая за ними, лежали, подергивая хвостом, около десятка кошек.
— Или что-то в этом роде, — пробормотал Бошелен. — Что ж, тогда…
— Сударь, но если единственный кошачий волос может разрушить магический круг, то не следует ли прогнать отсюда этих тварей? Вполне разумная предосторожность.
— Может, вам так и кажется. — Бошелен слегка нахмурился, недовольный тем, что его прервали. — Но есть, однако, другая проблема. Мыши.
— Мыши?
— Множество мышей, любезный Риз. С длинными хвостами, что типично для мышей в частности и для всех грызунов вообще. Мышь, случайно оказавшаяся в пентаграмме или на ее краю в момент вызова демона, часто становится им одержимой. Собственно, где-то тут все еще бегает пара мышей, которые на самом деле демоны.
— Мыши-демоны?
— Да, увы. Именно поэтому все кошки и забрались на ту высокую полку.
— Ах вот как…
— По крайней мере, я уверен, что ни один кошачий волос не нарушит очертаний внешнего круга.
— Что ж… верно.
— Рад, что вы удовлетворены моей логикой, любезный Риз. А теперь — позволите мне начать? Спасибо. Да, и не делайте и не говорите ничего такого, что могло бы меня отвлечь.
— Боюсь, хозяин, что я могу закричать.
— Полагаю, повод для подобной бестактности появится у вас лишь после появления демона, когда от меня уже не будет требоваться крайняя сосредоточенность, так что, если вам так захочется, можете кричать сколько угодно.
— Возможно, захочется, хозяин.
Бошелен вздохнул. Не став больше ничего добавлять, он отошел в сторону и повернулся лицом к пентаграмме, подняв руки. Сузив глаза, чародей начал бормотать заклинание.
Так продолжалось некоторое время. Эмансипор беспокойно переминался с ноги на ногу, почесывая зад, который вдруг по неизвестной причине начал зудеть. Ему также крайне хотелось опорожнить мочевой пузырь: вероятно, виной тому было выпитое вино. Потом у него зачесался нос и запершило в горле. Он попытался сдержать приступ кашля, но это ему не удалось.
— Риз! Я же вас просил!
— Простите, хозяин. Стараюсь!
— Просто… молчите!
Кивнув, Эмансипор попытался успокоиться, но задница зудела все сильнее. Поморщившись, он сунул руку в штаны и провел туда-сюда пальцем. Потом защипало в левом ухе. Вытащив руку, он сунул в ухо тот же палец…
Оглушительный грохот заставил Риза подпрыгнуть.
Внутри круга, полностью его заняв, внезапно появился демон ростом вдвое выше Эмансипора, застывший в странной позе, будто за мгновение до этого он сидел за столом. Колени его подогнулись, и он едва не опрокинулся назад, но тут же выпрямился. От его гладкой голубой шкуры валил дым, с огромных железных обручей на плечах сыпались искры. В одной лапе демон держал истекающую жиром ногу, а в другой — гигантский золотой кубок, из которого выплескивалось темно-красное вино.
Демон повернул большую безволосую голову, и глаза его вспыхнули изумрудным светом, уставившись на Эмансипора.
— Ах ты, маленький засранец…
В это мгновение Бошелен деликатно откашлялся.
Демон развернулся кругом:
— Чтоб тебя пожрали Семь огней Келланведского лабиринта! Опять! И снова за ужином… проклятье! Когда напротив меня сидела прекрасная Великая конкубина Вседайна! Опять! Ароматные свечи, сладкое вино, жрец Дэссембрей на вертеле! Опять! Будь ты проклят, Бошелен, и еще раз будь ты проклят! Аарргх!
— Спокойнее, принц Костолом. Откуда мне знать, чем ты занят, когда я тебя вызываю? Ты меня обижаешь. Делаешь мне больно.
— Когда-нибудь я всерьез сделаю тебе больно, чародей. В одну из ночей…
— Ты утомил меня своими угрозами, принц Костолом.
Демон отшвырнул ляжку несчастного жреца, которая покатилась по полу, а затем зашипела и зашкварчала, наткнувшись на невидимую преграду пентаграммы, опрокинул в пасть остатки вина и раздавил кубок всмятку в огромной когтистой лапе.
— Если ты опять вызвал меня не по делу… Уж охотиться на долбаных мышей я точно не собираюсь!
Бошелен улыбнулся, похоже, что-то вспомнив.
— Я просто преподал тебе урок, показав, кто из нас на самом деле является хозяином положения. Уверен, повторять его не потребуется.
— Будь ты проклят, Бошелен! И не оставляй меня в обществе своего жуткого приятеля.
— Не буду, хотя в подземельях ты можешь встретить нескольких его подопечных.
— Долбаные мертвяки. Как я их опознаю?
— По отсутствию голов.
Демон слегка смягчился:
— Что ж, и то ладно.
— Принц Костолом, в подземельях этого дворца обитает Равнодушный Бог. Он сбежал из своей последней смертной тюрьмы и теперь ищет новое вместилище.
— Пусть только попробует со мной связаться, — проворчал демон. — Я сожру этого урода, начиная с мизинца на левой ноге и заканчивая мизинцем на правой. Я размолочу его в столь мягкую кашу, что даже младенец сочтет ее сладким молоком матери. Я сдеру с него шкуру…
— Да-да, и наверняка сделаешь многое другое, — перебил его Бошелен. — А пока что позволь мне собрать для тебя небольшую армию слуг…
— Только не этих мелких засранцев ростом по щиколотку, которых ты любишь мазать краской.
— Нет, уверяю тебя, твои слуги будут выглядеть куда более впечатляюще.
— Они забрались мне под одежду, — продолжал рычать принц демонов. — Один даже пытался залезть мне в задницу, чтоб его разорвало…
Вздрогнув, Эмансипор выпрямился и снова быстро сунул руку сзади в штаны.
Королевский палач Бинфун, сын Бинфуна, забавлялся с едой на стоявшей перед ним тарелке, гоняя туда-сюда острием ножа кусок пережаренного мяса. Ткнув мясо двузубой вилкой, он наклонился ближе, пытаясь разглядеть, выходит ли сок из крошечных отверстий. Ничего не увидев, Бинфун вздохнул и откинулся назад.
— Сплошное разочарование, — сказал палач, обращаясь к висевшей на крюке напротив него высохшей голове. — Конечно же, повариха делает так специально. Отчего она выбрала именно меня? Женщины — загадочные существа. Они ненавидят без причин. Вообще без причин. — На самом деле это, естественно, была неправда. Причина у поварихи имелась. И все же по большому счету разве он не был полностью безупречен? Бинфун снова потыкал мясо. — Нервные окончания, сир, есть источник всех удовольствий. Таков простой факт. Мертвая плоть не ведает ни радости, ни наслаждения, ни страстного внимания. Она просто… лежит. А там, где нет удовольствия, нет и боли. И тем не менее разве история не открывает нам самую
