Александр Тюрин - Проблема №1, или Тринадцать уколов

— Не будем, — рьяно возразил я. Ответ на уровне «всех не перекусаешь».

— Ну, ты сам этого хотел. Топай в тамбур, — распорядился «добрый» доктор.

И вот я, оставив чемоданчик с денежками в купе, марширую под конвоем в тамбур. Крик о спасении, шаг влево, шаг вправо считаются побегом — будет стрелять без предупреждения. Впрочем, доктор выстрелит в любом случае.

Мы уже в тамбуре. Доктор открывает дверь, из мрака вваливается грохот колес и давай швырять во все стороны мои нейроны-электроны. Сейчас я отправлюсь ему навстречу — живьем или postmortum?

— Прошу пана, — наведенный на меня черный глазок пистолета качнулся в сторону выхода.

Голова опустела и зазвенела, как цинковое ведро. Я сделал шаг вперед. Боковым зрением видел только плечо доктора, а спина уже чувствовала дырку от пули где-то в районе пятого позвонка. И тут…

…У рельсов есть стыки. Если насыпь устроена плохо, стыки расходятся и вагон сильно бросает, когда колеса накатываются на них. Если одновременно происходит изменение скорости, то трясет весьма чувствительно.

…Вагон сильно тряхнуло. Будущая дырка сместилась в район правого бока. А я упал, как срезанный, на левый бок и, крутанувшись на спину, ботинком впаял ровно в пистолет, который наводился в это непрелестное мгновение на мою грудную клетку. Доктор замахал руками, как дирижер, пытаясь поймать вылетевшую машинку для убийства. И он ее словил, что ему, однако, лишь повредило. Пока господин Лапеко занимался ловлей, я повернулся на правый бок. Одна моя нога оказалась у оппонента за коленками и я, резко повернувшись в обратную сторону, придал ему вращательный момент. Доктор Катаболит усвистал ровно в открытую дверь тамбура.

Я встал на полусогнутые, прикрыл дверь и отправился в купе, стараясь ни о чем не думать и ничего не чувствовать. Сел на нижнюю полку, задышал, пытаясь выпустить пар, и тут понял — чемоданчика с деньгами нет. Лежал под подушкой, а сейчас его нет! Но доктор шел со мной и вылетел вон без чемоданчика. Или?.. Напряженка рывками вгрызалась в меня. Я пару раз двинул головой об стол — не помогло. Столько изведано и все зря. Меня крутило и бросало по купе, вспыхивали и гасли полузадушенные вопли. Снующие руки наткнулись на ампулу, дрожащие пальца нащупали шприц и всадили его в первый подходящий кусок тела.

Почти без паузы свершился перенос. Пространство поддалось в стороны, в нем появилась инородная вставка, непривычная конусовидная дверь. Я, моментально расплавившись, вылетел в нее миллионом серебристых ниточек.

И очутился у железнодорожной насыпи. Из головы сочилась кровь, но, кажется, черепок лишь слегка облупился и мозги не протекли наружу. Весь организм не ахти, измочаленный и битый, впрочем, кости не поломаны, и органы не всмятку. Повезло, что когда я вылетел из тамбура, то сумел сгруппироваться, да еще попал в кусты. Продрался сквозь заросли на шоссе, параллельное рельсам, и обнаружил, что в моей руке остался пистолет. Нет, пусть лучше отдохнет в кармане. Нужно в город, причем в Питер, а не в Москву. Стал голосовать — но грузовики с ревом прут мимо, иномарки тоже, не внушаю я им доверия. Однако «жигуленок» я не пропустил, встал посреди дороги как столб — у водителя нервишки не выдержали, сдрейфил, затормозил, принялся объезжать. Тут я ему ствол показал, чтоб не бузил. В кабине нашлась парочка, юнец с рулем и бабенка на заднем сиденьи. Не похожи на мужа с женой, он красавчик двадцатилетний, а ей пятилетки на три побольше.

— Про страшный пистолет забудь, не было его, — я приветливо оскалился юному любовнику, — ты просто по доброте душевной решил подвезти замерзшего полудохлого странника. Ты ведь всегда так поступаешь. Сейчас куда?

— В Нарву, — сказал юноша, из-за моих приветливых слов возвращая себе наглый уверенный вид.

— А машина чья?

— Моя, — отозвалась дамочка.

— Выходит, дружок, тебе с этой машиной не по пути.

Я знал, что деньги, все 400 000, оказались у таинственного товарища Протея. Конечно, являться к нему в светлое время суток было безопаснее, но в восхищенных зрителях я не нуждался…

Несмотря на однообразную застройку некрогородка, быстро нашел его капитальную могилу c с внушительным гранитом. Таинственный Леон Симонович Фурц, что и по-русски, и по-английски говорил с акцентом, который в 1926 году позволил прессе британской империи поднять страшный крик о руке Москвы, а тамошнему начальству решить свои дела. Только не скончался он в том далеком году, а почил уже в перестройку. Проходя через хоздвор, я ухватил лопату и ломик. И сейчас, своротив набок плиту, принялся углубляться в почву. К вам гости, Леон Симонович.

И вот уже показалась дверь, то есть крышка гроба. Дверь открывается и передо мной собственной персоной — товарищ Протей. Конечно, бледненький, зелененький, но никак не поверишь, что он тут семь годов отлежал. И костюмчик у лежащего гражданина хорошо сохранился. Даже стрелки на брюках присутствуют, хотя находится Леон Фурц в той столовой, где едят нас, а не наоборот.

Вот лежит, обнявши чемоданчик, пропавший три часа назад из купе скорого поезда «Петербург-Москва». Отдай, уважаемый. Я понимаю, хочешь передать какому-нибудь своему ученику, но мне нужней. Откажись по-хорошему.

Я, продолжая увещевания, потихоньку тяну портфель. Не очень-то поддается. Уперся тогда ногой в кости — извините, нечаянно — и рванул на себя. Мертвец тут неожиданно сел, а я, повинуясь силам инерции, отлетел и стукнулся спиной да затылком о бортик ямы. А он со следующим рывком уже на ноги поднялся. Проклятый энергетический импульс, что двигает мертвыми костями — откуда он только взялся? Я бью немирного покойника левой в челюсть — все равно, что по деревяшке — потом стреляю два раза в упор. Его тряхнуло, послышалось икание, не более того. Он хватает меня за плечи, ох, как пальцы впиваются — я едва блоки руками поставил, чтоб до горла не добрался, — и тянется длинными зубами, сволочь небритая.

Я упираюсь ногой, но зомби давит, как грузовик. Я, продолжая упираться, ловлю рукой черенок лопаты и делаю еще один упор. Потом — хрясь — ударом башмака ломаю мертвецу коленку. Тут он начинает заваливаться, еще цапает зубами штанину, но мне удается отпихнуть его. Леон Фурц падает на чемоданчик, руками-граблями — упорная бестия — цепляет меня за ногу, пытается в гроб затащить. Я вовремя поднимаю лопату и, вложив все силы, а то и больше, остро отточенным лезвием снимаю ему башку. Вместо крови тянется со среза какая-то белесая жижа, похожая на кремниевую кислоту, но товарищ Протей угомонился, и его бурная деятельность, наконец, стала полностью достоянием прошлого. Брось свои штуки и делайся, Леон Симонович, честным мертвецом. Почтительно отодвигаю труп лопатой и беру чемоданчик. Заодно и отечественные орденские планки — пусть ему англичане от себя заслуженный орден дадут.