Елизавета Левченко - Цвет неба

Я чувствовал — это она, моя маленькая девочка. Подошел к ней под предлогом танцев, который не вызвал у нее подозрений. Мое поведение можно было сравнить с поведением маньяка, выбравшего жертву, тогда я усмехнулся возникшему, такому подходящему сравнению.

Я привык все же полагаться не на сердце, а на разум, холодный и расчетливый, и поэтому спросил ее имя. В ожидании все внутри напряглось, сердце замерло, чтобы сойти с ума в бешеном ритме. Алексин… Алекс… Вот тогда-то и потерял голову, болтал чепуху, в конце концов дав волю своему второму отражению.

Нашел тебя. Как и обещал давным давно. Но ты забыла. Меня. Мое обещание. Но моя надежда, уже почти умершая, возродилась вновь. Окружающий мир отчего-то знаком тебе, значит… быть может… Ты вспомнишь и меня? Я узнаю, наконец, что ты тогда чувствовала.

Раскинув руки, я упал на спину. Стало слишком жарко, я расстегнул куртку. Привстав на локте, заправил длинных хвост под куртку и лег обратно. Ветер уж больно настойчиво старался бросить его на лицо, но теперь, когда у него отняли игрушку, нашел себе новую и ожесточенно трепал челку.

Небо, и без того темное, начало чернеть. Бездумным взглядом я бродил по нависшим над землей тяжелым облакам.

В груди разрасталось чувство, сильное, как ненависть, притягательнее, чем месть, и связывающее, как привязанность… и как раз последнее — главное в этом появившемся чувстве.

Я испытывал такое раньше, десять лет назад. В день восьмилетия в качестве подарка мне преподнесли маленького, серебристо-серого щенка, который оказался волчонком. Откуда я знал, что он волчонок? Я почувствовал это. А своим чувствам я доверяю. Так меня учила Мирана…

Назвал его первым пришедшим в голову именем — Локи. Помню, тогда это существо стало мне чем-то вроде семьи, которой никогда не было. Я забросил занятия, и все свободное время проводил рядом с ним. Счастливейшие три месяца…

Однажды, встав пораньше, я как обычно пошел навестить Локи. Он жил в загоне, рядом с лошадьми. Я уже планировал, как мы проведем день, но планы разрушились в один миг, едва я открыл дверь. Мой щенок лежал на полу в луже алой, как росчерк краски на мокром полотне, крови.

Он был еще жив.

Я на мгновение застыл, а потом бросился к нему. Увидев меня, Локи попытался встать, но не смог и повалился обратно. На белоснежной когда-то груди пузырилась кровь — кто-то пробил ему легкие. Ему было больно…очень больно. Я прочел это в его подернутых дымкой приближающейся смерти глазах.

Он не скулил, цепко смотрел мне в глаза, словно прощался навсегда. Хотя так оно и было.

По щекам катились слезы, первые слезы в моей жизни. Невыносимо смотреть, когда на твоих руках умирает дорогое тебе существо. Ничего не можешь сделать… только видеть, как с каждым выдохом из него утекает жизнь… просто наблюдатель.

Из груди Локи вырвался судорожный хрип. Я осторожно погладил его, пытаясь хоть как-то утешить. Как же я хотел тогда избавить его от боли, забрать ее себе. Пусть я мучился, мне плевать на себя, но он бы больше не страдал… Издав еще один хрип, переходящий в бульканье, он стал сучить лапами… и через секунду так и застыл, изломанный в последней агонии. В остекленевших глазах я видел свое отражение.

Я отскочил в сторону, не в силах более смотреть в них.

Локи… смешной, веселый Локи — такой, каким я его знал, сейчас превратился в сломанную игрушку.

Я словно находился во сне. Дыхание стало тяжелым, громким, движения заторможенными, словно мир замедлил свой бег, но на самом деле двигался медленно я. Руки были покрыты скользкой пленкой застывающей крови. Но что самое ужасное, в самом дальнем и темном углу моего сознания, появилось желание слизнуть ее с пальцев…

Во рту появился металлический привкус, я с ужасом почувствовал, как в душе что-то… пробудилось?

— Теперь ты понял? — я не заметил, что дядя вошел. — Понял, что проявление чувств в конечном итоге приводят к страданиям?

Это пробудившееся что-то… было зверем. Рычащим и бьющимся в такой тесной клетке. Он поднимался из самых глубин, оттесняя самого меня все дальше и дальше. Испуганный и растерянный, я не мог его остановить, но оставалась тонкая нить поводка, которая позволяла задерживать. За него я и ухватился.

Слова дяди услышали мы оба.

Оба, два разных существа, потому что этот зверь был не я.

Хрупкий поводок исчез и зверь прорвался. Наравне с моим страхом встали его гнев и ненависть, настолько первобытные, что я оказался оглушен. Черными змеями они ползли из угла, где сверкали его кровавые глаза. Змеи заполонили разум, впились в оболочку души, распространяя свой яд.

Я повернул голову на голос. Ненависть сочилась из меня. В голове билось желание сомкнуть зубы на шее этого человека, увидеть, как брызжет кровь. Остатками моего «я» едва удалось остановить «себя».

Зверь выл и метался.

Да, я тоже ощущал жгучую боль, но она не шла ни в какое сравнение с его болью.

— Ты убил его… — порычал я, нет — зверь.

Довольная ухмылка перекосила лицо дяди.

— И что с того?

— Подлая сволочь…

— Это ты мне, малявка?

Ленивым движением он схватил меня за волосы и поднял на уровень своих глаз.

— Как смеешь ты говорить такое мне, императору страны, честь которой мараешь своим существованием? Ты должен быть мне за эту маленькую услугу. Ничто не должно влиять на тебя, твое сердце должно быть скрыто непробиваемой стеной от чувств и желаний. Стальная выдержка, каменное сердце и холодный разум — вот что должно наполнять тебя

Змея — ненависть проникла в душу, а за ней скользнули остальные. Зверь рыкнул и вырвался наружу.

— Услуга? Ты, предатель, который вовремя подхватился и занял нагретое место, дважды отнявший мою семью, не смеет строить меня по своему подобию!

Щеку обжег хлесткий удар. Я почувствовал, как ноги оторвались от земли. От удара меня снесло в одну из стоек. Резкая боль пронзила позвоночник.

Дядя, чеканя шаг, подошел ко мне, присел на корточки. Вновь схватил за волосы и приподнял. Я не мог пошевелиться.

Зверь яростно скреб меня изнутри когтями.

Скривившись, словно держал в руках нечто мерзкое, он отпустил мою безвольную голову. Брезгливо отряхивая руки, встал.

— Я — предатель? Считаешь, это я убил твоих родителей? Пусть, но тебе никто не поверит. Одно мое слово и твое жалкое существование прекратится. Радуйся, что ты необходим мне, как политический инструмент, иначе бы валялся в луже собственной крови, подобно этой шавке. Да и не хочется марать руки о такого слабака… — выплюнул он и развернулся к выходу. Уже исчезая за дверью, он бросил: