Антон Фарб - Изнанка миров

ПЕРЕХОД

На пограничном пункте Дин-тир мы стоим четыре часа. Сперва ждем, пока у пограничников закончится пересменка; потом из автобуса перед нами долго и нудно выгружают багаж для таможенного досмотра. Я сижу у прохода; слева дремлет в кресле Метемфос, а за окном вяло тянется бесконечная вереница легковушек, навьюченных антикварной мебелью. Среди округлых тхебесских автомобильчиков затесался угловатый грузовик-полуторка с эмблемой миссии Тифарета на борту. В открытом кузове — два десятка раненых в окровавленных бинтах.

— Мои прогнозы сбываются, — мрачно говорит Метемфос, открыв глаза. — Исход из Тхебеса превратился в паническое бегство.

Автобус медленно трогается с места, дребезжа на раздолбанной тхебесской дороге, и въезжает в павильон Дин-тир. Мимо меня по проходу между сиденьями проходит, покачиваясь, Ксатмек. В руках у него бланк групповой визы и горсть мятых пятидолларовых купюр. Пять долларов с каждого пассажира, чтобы не вынимать сумки из багажника…

— Если не выйдет, Раххаль, — шепчет Ксатмек, — маузер под сиденьем.

С шипением открывается дверь, и в автобус поднимается пограничник в белой фуражке. Он собирает паспорта у тхебесцев. Я толкаю Метемфоса локтем и сажусь прямо. Из-за начавшихся в Тхебесе беспорядков полковник не успел сделать нам паспорта. Придется блефовать.

— Документы, — на ломаном тхебесском требует пограничник.

— Я корреспондент канала «Упарсин» Каин Ахашверош, — отвечаю я по-сеннаарски и протягиваю ему свое удостоверение. — Мой паспорт был конфискован «Мастабой». — Метемфос тихо хрюкает в соседнем кресле. — Меня арестовали за антифараоновскую пропаганду, но потом отпустили под подписку о невыезде.

Пограничник скептически таращится на мое удостоверение, пока не обнаруживает под ним платиновую кредитку.

— А это мой оператор, — я показываю на Метемфоса. Пограничник кивает, возвращает мне удостоверение и идет дальше.

За окном видно, как Усанга открывает люки багажного отсека и показывает таможеннику сумки. Тот для вида кивает и, послюнив пальцы, пересчитывает купюры.

— Тхебесская коррупция заразнее чумы, — констатирует Метемфос.

Час спустя, когда формальности улажены и виза погашена, автобус покидает павильон Дин-тира и выезжает на гладь сеннаарского автобана. Я откидываю спинку сиденья и мгновенно засыпаю.

Сеннаар

Меня разбудил мобильник. Его вкрадчивое мурлыканье прокралось в мой и без того неглубокий, дерганый сон, и окончательно вытолкнуло меня в жестокую пустыню реальности.

Я открыл глаза и резко сел. В ушах зашумело, а по затылку будто ударили топором. Когда я спустил ноги на пол, босые ступни утонули в пушистом ворсе ирамского ковра.

Ковер был белым; пол — черным, мраморным. Рядом с кроватью в серебряном ведерке для льда плавала пустая бутылка из-под шампанского с черной тартесской этикеткой.

Я встал и обернулся; шейные позвонки отчетливо хрустнули. В постели позади меня остались две обнаженные девушки: белые гибкие тела на черном атласе простыни. У той, что лежала ко мне спиной, на копчике, прямо над округлыми ягодицами, была родимка в виде идеограммы «Седрах Репликантс, ЛТД», а под ней виднелся серийный номер…

Мобильник тем временем продолжал мурлыкать на журнальном столике. Он лежал на черной текстолитовой столешнице между белыми дорожками из отборного астланского кокаина. Рядом с ним лежала платиновая кредитка — единственное цветное пятно в черно-белой гамме кардинальских апартаментов «Набополассара». Под столиком валялся пульт дистанционного управления.

Чуть пошатываясь, я подошел к столу. Игнорируя мобилку, я взял пульт и попытался разобраться в кнопках. С третьей попытки мне удалось сделать прозрачным огромное, от пола до потолка, окно слева от кровати, и на неприбранную постель и белые тела девушек упали разноцветные отблески неоновых реклам. Одна из репликанток заворочалась во сне, пробормотав что-то невнятное, и прикрыла глаза рукой. Я отложил пульт, взял мобильник, подошел к окну и ответил на вызов.

— Ботадеус? — Метемфос на экранчике был даже противнее, чем в жизни. — Вы что там, спите?

— Сплю, — сказал я.

Прямо за окном моего номера, расположенного на сорок втором этаже «Набополассара», парил дирижабль с рекламой «энки-колы». За ним виднелись ассиметричные небоскребы «Адме Севоим», похожие на две оплывшие свечи.

— Надо встретиться, — потребовал Метемфос. — В шаньской закусочной «Фуонг-нам» в Бадтибире. Это возле метро Ка-димирра.

— Зачем? — спросил я.

Метемфос надулся, как жаба.

— По-моему, вы еще не проснулись. У меня есть для вас работа, — заявил он и отключился.

Опустив мобильник, я посмотрел вниз. Под дирижаблем и редкими полицейскими скиммерами по улицам текла сплошная световая река наземного транспорта.

— Кто это был? — сонно спросила репликантка у меня за спиной.

Я приложил ладонь к холодному оконному стеклу и сказал:

— Никто.

От метро я пошел пешком. С неба сыпала водяная пыль, и грохотало над головой ржавое железо древней надземки; из-под колес поезда то и дело брызгали снопья ослепительно-белых искр. Сгорбившись и спрятав лицо от дождя за поднятым воротом кожанки, я шагал по загаженным тротуарам Бадтибира, держа руки в карманах и смотря под ноги, чтобы не вступить в собачье дерьмо.

Навстречу мне проехал велорикша, за ним прошелестела стайка девушек в коротеньких юбках и с прозрачными зонтиками. Девушки щебетали между собой на местном уличном жаргоне, смеси из тхебесского, астланского и тортугского языков. Завидев меня, они призывно заулыбались и завиляли костлявыми бедрами. Я отрицательно покачал головой, и на меня обрушился поток разноязыкой брани…

Бадтибир давно уже превратился в гетто для иммигрантов, и на этих захламленных улицах редко можно было услышать сеннаарскую речь. Сюда, как в клоаку, стекались неудачники со всего мегаполиса, оседая плесенью в этих подворотнях и переулках, опиумных притонах и автоматических прачечных, экзотических закусочных и подвальных швейных цехах. Здесь нищая шпана вымогала гроши у нищих торгашей и проституток, убивая друг друга прямо на улицах, а полиция, обычно обходившая Бадтибир стороной, во время обострения уличных стычек устраивала рейды-зачистки, стреляя на поражение во все, что движется. Жизнь бурлила на улицах Бадтибира, как выгребная яма, в которую бросили дрожжи.