Герман Дейс - САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

 «Оригинальный феномен, - подумал во сне или наяву Константин Матвеевич. – Однако хотелось бы знать: сегодня я буду с кем-нибудь разговаривать перед сном? Если, конечно, я уже не сплю…»

 - А чё ж и не поговорить? – то ли услышал в ответ на свой мысленный вопрос Сакуров, то ли этот ответ сам по себе возник у него в мозгу. Вместе с тем раздалась характерная возня устраивающегося поудобней в облюбованном углу таинственного собеседника.

 - Ты кто? – задал законный вопрос Сакуров, продолжая испытывать некое раздвоение, но не личности, потому что личность железно спала вместе с телом и основной частью сознания, от которого как бы отслоилась его малая бодрствующая часть.

 - Домовые мы, - буднично ответил некто.

 «Как-то уж очень банально», - разочарованно подумал Сакуров.

 - Хм, - услышал он в ответ насмешливое, словно существо, представившееся домовым, прочло его мысли.

 - Вчера я тоже с тобой… гм! вами, разговаривал? – поинтересовался Сакуров.

 - И вчера, и давеча, - охотно ответил домовой.

 - Я помню, что что-то такое было, но о чём шла речь, хоть убей… убейте, то есть...

 - Да ты не церемонься, мил человек, зови меня запросто, Фомой. Впрочем, мы уж третьи дни, как на ты.

 - Это что ж, мы каждый раз будем заново знакомиться? – спросил Сакуров.

 - Да нет, теперь уж не будем, - утешил его невидимый Фома. – Я нынче убедившись, что ты не из болтливых и дружкам своим приятелям не расскажешь обо мне. Так что…

 «Что я, идиот, про такое рассказывать? – слегка испугался Сакуров. – Да услышь про такое Семёныч, надо мной вся деревня потом смеяться будет».

 - Да-да, - неопределённо возразил домовой.

 - Что? – переспросил Сакуров.

 - Ась? – в свою очередь переспросил его Фома.

 - О чём мы с тобой хоть трепались, не напомнишь? – задал очередной вопрос Сакуров.

 - Почему же не напомнить, будьте любезны, - с готовностью и несколько старомодно ответил домовой. – О прежних жильцах этого дома мы толковали, о разных людишках, что в сей деревеньке в разные времена свою долю мыкали, об разных обычаях, промеж нас, домовых, заведённых, да и мало ли о чём.

 - Мало ли! – воскликнул Сакуров. – О разных людишкам мне, пожалуй, знать неинтересно, а вот о разных ваших обычаях… Нет, надо же: промеж нас, домовых! Слушай, а ты не белая горячка?

 - Нет, - кротко возразил Фома.

 - А про мои сны тебе что-нибудь известно? – подозрительно поинтересовался Сакуров.

 - Известно. Вот они и есть белая горячка. Тоись, ея предупредительные предвестники. Коли не прекратишь со змием поганым якшаться, прямая тебе дорога в дом для умалишённых.

 - Тоже мне, откровение, - невесело ухмыльнулся Сакуров. – А ты, значит, не она сама или дальний её родственник?

 - Никак нет, - снова кротко возразил Фома. – Не от дьявольского соблазна и его богомерзкой епархии я к тебе с откровением послан. Но поелику возможно сооружения для своеобычных отношений с человеком, в чьём теле мы обнаружили дух первозданный. Усекаешь?

 - Витиевато загнул, - недовольно сказал Сакуров. – Нельзя ли впредь изъясняться попроще? Ведь можешь, судя по последнему твоему слову?

 - Могу, - вдруг почему-то вздохнул Фома. – Я по-всякому выражаться могу, поскольку лет мне немало…

 - Сколько?

 - Да почитай, пятый десяток да на десяток помноженный.

 - Врёшь! Этой деревне от роду шестьдесят с небольшим лет. Её до войны построили, это я знаю.

 - Да вить я не всегда домовым был.

 - А кем ты был?

 - А был я дух святый, канонизированный и вся прочая в году от рождества Христова таком-то. Однако спустя двести с лишком после канонизации лет лишился я своего истинно духовного, не чета земным присно живущим каноникам, сана за вольномыслие, и был спущен на самую нижнюю ступень нашей епархии. С тех пор мыкаюсь в должности дежурного домового по разным городам и весям. Две недели назад был прикомандирован к данной конкретной деревне, к твоей избе, вместо домового Луки.

 - А его куда? – машинально поинтересовался Сакуров.

 - Повысили, - скорбно возразил Фома. – Теперича Лука дух ночной. Теперича он стережёт одно закрытое кладбище в Смоленске городе.

 - Завидуешь? – тонко подметил Сакуров.

 - Есть такой грех, - не стал спорить Фома. – А и то не завидовать? Ведь Луке теперича и делов то, что алкашей да малолетних влюблённых пугать, которые на закрытое кладбище ночью забредут. Уж не сравнить с обязанностями домового. К тому же мне окромя этих обязанностей специальная миссия дана…

 - Ну, да, налаживать со мной какие-то специальные отношения, потому что я, якобы, являюсь носителем некоего первозданного духа, - с плохо скрытым сарказмом напомнил Сакуров.

 - Вот именно, - не понял или не обратил внимания на сарказм Фома.

 - Интересно, почему нельзя было к какому-нибудь другому клиенту подвалиться? Ведь не у одного меня есть этот, как его, дух первозданный? И вообще, что это за орган такой анатомический, про который мне ничего неизвестно? Не душа ли это попросту?

 - Душа – это душа, а дух – это дух, - возразил Фома. – И на всю округу дух имеется только у тебя.

 - Очень популярно! – воскликнул Сакуров. – Фигня всё это, тем более, я материалист и не верю ни в душу, ни в духов.

 - Хозяин – барин, - не стал спорить Фома и так завозился в своём углу, что даже половицы заскрипели.

 «Слуховая галлюцинация», - подумал Сакуров.

 - Блохи, - сказал Фома.

 - Ты что – собака?

 - А чё ты дразнис-си? – обиделся Фома. – То я белая горячка, то собака…

 - Да потому что у людей блох не бывает!

 - А кто сказал, что я человек?

 - Но был им когда-то?

 - Это – да: когда-то был.

 - Так какого фига теперь на тебе блохи?

 - Какого надо.

 - Интересно было бы посмотреть на тебя.

 - Подойди и посмотри.

 Сакуров хотел прогуляться до места, откуда доносился голос, но не смог: ноги словно заплелись между собой, и ими едва можно было пошевелить.

 «Чёрт!» - подумал Сакуров.

 - Чур нас! – сказал Фома.

 - Вот пристал, - пробормотал Сакуров.

 - Не пристал, а прислан начальством, поелику наше духовное братство должно осуществлять повсеместное попечение над людьми, в чьих бренных телесах ещё сохраняется духовное естество.

 - Бред какой-то, - недовольно сказал Сакуров. – Это телеса и есть человеческое естество. А дух – так себе, придумка для быдла, чтобы ему легче чувствовалось в дерьме и кабале с надеждой на лучшую долю своего отошедшего от своего бренного тела духа…

 Сакуров, выговорив столь длинную тираду, сам себе удивился: в повседневной жизни он говорил короче и безграмотней.